Память земли

Вернувшись с сессии, Конкин стал гнуть свою линию еще одержимее. Было в нем что-то от человека, который в девятнадцатом году — позавчерашний батрак, вчерашний красногвардеец — вдруг получил в свои руки державу и не переставал по-ребячьи радоваться: «Как же это здорово, когда труженики сами решают свою судьбу!» Отцепиться от него было невозможно. Он агитировал равнодушных так молодо, что и людям начинало казаться, будто с их плеч сброшено, развеяно, как ненужный, нудный груз, добрых лет тридцать; что, если в самом деле очень уж захотеть, все на свете достижимо. Конкин потирал руки, называл стариков комсомольской бригадой, а когда что-нибудь делалось спустя рукава, свирепел, злобно и желчно въедался в каждого.

Члены исполкома, выбранные, как практически ведется, из руководителей, клялись Конкину, что они бы и рады с душой выполнять депутатские обязанности, да времени нет; что на одни росписи в получении высоких приказов каждый день по полдня уходит. Даже когда спишь — перед глазами директивы. И все на тоненьких бумажках, чтобы больше их, занудливых, в конверт втискивалось… Что ж тут будешь делать?

— Бороться! — отвечал Конкин, — Думаете, если мы Советский Союз, то у нас дряни мало? Хватает. И еще сто лет хватать будет! Давайте сигнализировать в Цека, в Верховный Совет, что задыхаемся, тонем, к ядреной бабке, в бумагах. Если от одних нас сигнал не поможет, другие, с других мест добавят!

И действительно, Конкин со всем исполкомом составил и послал письма Верховному Совету, ЦК и, лично от себя, Сталину.

Уборщицы у Конкина не было. Для него полы мыли сельисполнители, что выделялись из населения на общественные работы в Совете. Если исполнителем попадала женщина, то она на своем дежурстве и обихоживала председательский кабинет. Конкин ликвидировал эту «общественную работу» с тряпкой и ведрами и помещение убирал вдвоем с Еленой Марковной. Приобретенную Советом кобылку Соньку он кормил и чистил тоже без помощи сель-исполнителей. Сонька — коренастая, веселая — была мышасто-буланой масти, с беловатыми влажными губами и хитрограмотным, испытующим взглядом. Купленная на молочном пункте у Ивахненко, она решила сохранять привычки старого хозяина — упрямо останавливалась возле всех хат, где проживали молодые вдовы, подружки Ивахненко, а также в хуторе Червленовом, у входа в чайную. Завсегдатаи, вечно толпящиеся у чайной, катались со смеху, а Конкин настегивал кобылу, с яростью шептал:

— Я из тебя выбью это, сволочь!

Прежний секретарь Совета, Алла Никифоровна, из декретного отпуска не вернулась. Занявший ее место демобилизованный лейтенант возмущался, что Конкин гоняет его по всем хатам, заставляет разбираться там во всяческих психологиях, и подал заявление об уходе. Конкину порекомендовали опытную секретаршу, которая раньше работала в райцентре на хороших должностях — и кассиром в банке, и завмагом, — умеет составить любое письмо и печатать на машинке.

— Лучше неумеющую! — наотрез отказался Конкин. — Сами научим.

4

Любины дела в Совете начались с того, что Конкин усадил ее напротив себя, объяснил:

— Если ты секретарь даже римского папы, то ты секретарь, и все. Техническая, холуйская работа. Там тебе надо посетителей ставить в очередь и думать, чтоб этому твоему папе была к чаю колбаса с маслом. А здесь ты являешься исполнительным органом Совета депутатов трудящихся. Можешь забыть переписать что-нибудь — не страшно. Но забыть, что тебя утвердила сессия на твою исполнительную работу, а до этого в депутаты Совета тебя специально выбрали, — это забывать упаси бог!

Старалась Люба как могла. Конкин брал ее в МТС, в бригады, разговаривал при ней с хозяйками о неправильном обложении инспектором их хозяйств, о курорте для бабки Усачихи, которая сломала на птицеферме ногу, о пересчете трудодней, начисленных колхозом; а через неделю поручил Любе самой разобраться с делом червленовского мирогдника, который ушел к очередной жене, бросил, мерзавец, троих ребятишек.

Месяц с Любиного оформления в секретари и до свадьбы прошел быстро, еще быстрей — коротенький отпуск» В четверг, в день, на который Орлов собирал со Щепетковой колхозников, Люба пошла на работу. Шагала весело, вспоминая о ночном походе на зайцев. Беспокоило одно: за все три дня не выкроила минуты навестить Конкина, который по болезни не пришел на свадьбу. «Ох и нехорошо!» — думала она.

Толком еще не рассвело, в Совет было рано, и она завернула во двор Конкиных. Степан Степанович чистил в сарае Соньку. Под потолком, утепленным слоем камыша, горел фонарь «летучая мышь», в углу стояла коза, заносчиво взмахивала профессорской бороденкой и жевала бурак.

— А-а-а, Фрянскова! — нажимая на фамилию, выпрямился Степан Степанович в своем смешном, подвязанном до подмышек фартуке. — Подожди чуть, у нас физзарядка.