Память земли

— Трусоват был Ваня, — прищурилась она на мужа. — А я вот не верю, что коровы сидят на диете не из-за вашего хамского равнодушия. Не верю, что преступление может быть законным. Где-то в Челябинске недостатки мануфактуры — твой Орлов сидит; не отрегулированы заработки академиков и колхозников — другой Орлов; с соломой беда — ты виноват, твой, как у вас изъясняются, «наплевизм». «Наплевизм» на нижестоящих. Профессиональный!

Она не дала Сергею и рта раскрыть, повысила голос:

— Знаю, понимаю, заучила: вы, начальство, вышли из трудовых слоев. Ио ведь «вышли». Значит, вас там уже нет. Вам и безразлично, что там делается.

Голиков просил не орать, не разбудить Марию Карловну с Викой.

— Отстань! — огрызнулась Шура. — Каким чудесным вещам учили нас в школе! Вдалбливали нам, что сердце вожака должно быть особенным, действительно орлиным. Что оно бушует огнем за людей, как сердце Данко, как, черт возьми, солнце!

Что касается соломы, то по Шуриной системе складывалось так:

«Солома есть в природе?

Есть.

Что нужно; чтобы достать ее хоть даже из стратосферы?

Сердце.

Если его у Голикова нет — разговаривать не о чем. А есть — он достанет. Достают же сегодня подпольщики Алжира типографские станки и бомбы. А здесь не подпольно. Здесь совершенно легально!»

Сергей слушал и, как бывало много раз прежде, убеждался, что в его жене, словно некий аппарат, работает шестое чувство. Именно эти ее слова об Алжире и бомбах, о чистоте первых школьных книг, как влитая свежая кровь, необходимы ему сегодня.

Шура, взбодренная нападками на мужа, решительно подтирала возле корыта воду, подоткнув полы сарафана, как в летний дождь. На согнутой шее обозначался пунктир позвонков, а забранная кверху прическа открывала ухо и любимое Сергеем место за ним, у корней волос. Сергей стал отнимать тряпку. Он сам вытрет пол — нетрудно. И жену нетрудно перекрутить над головой, вот так. Называется «тур-де-бра». Г-гоп!! Звякнула посуда, щеку Сергея мазнула тряпка. Шура, вскрикнув, опять очутилась на ногах:

— Пес! У меня завтра синяки будут от твоих пальцев.

Сергей сдавливал еще сильнее, улыбался ее страху, что вот-вот заскочит на грохот Мария Карповна. Удивительно все сплетено… За окошками — огромный ночной район, с воздвигаемой плотиной; вокруг, в хуторах, — колхозники, колхозницы, для которых воздвигается плотина, судьбы которых вручены коммунисту Голикову; за дверью — спящая Вика, его и Шурина дочка; рядом, в его руках, — Шура, жена. Она же товарищ. Хоть и противный, даже отвратительный своими нотациями, но единственный, абсолютно необходимый, когда нужно шагнуть вперед, преодолеть перед дракой последние сомнения. Хорошо все же ощутить себя человеком!

Шура резала булку, разливала по чашкам чай, как и полагается вечером в семейном доме.

2

На другой день Голиков созвал бюро райкома, изложил известные всем факты тяжелой зимовки и свое категорическое мнение — взять корма́ в береговых станицах.

Случилось то, чего никогда не происходит у опытных секретарей: бюро раскололось. За Голикова был только начальник МГБ, молодой белобрысенький капитан Филонов, недавно назначенный в район. Остальные, вчера лишь ловившие каждый взгляд Голикова, человека, освященного высокой должностью, сегодня чертили на листах бумаги квадраты, ромбы и не принимали не только взглядов Голикова, но и слов. Сергей понимал: вопрос упирался в их честную, привычно боевую психологию. Мобилизовать бы их на любое, самое сложное перевыполнение планов, они бы пошли безоговорочно, даже выдвинули бы новое, идущее еще дальше. Но Голиков предлагал им не штурм трудностей, а как бы отступление. Он предлагал отходить от обкомовской установки о переселенцах, и товарищи проявляли несогласие с секретарем.

Член бюро Орлов, красный от температуры, явившийся на заседание, несмотря на болезнь, с сожалением в адрес Голикова мягко говорил, что не о том бы сейчас думать Сергею Петровичу… Энергия партии направлена на Волго-Дон, который обязан положить конец засухам во всей огромной области, а не только в десятке степных колхозов, и задача районного комитета — принципиально развивать, а не ослаблять движение. Что касается переселенцев, то им следует помогать и глубочайше их уважать за то, что они первыми в стране едут «осваивать воду Волга-Дона».

— Это так, — досадливо отвечал Сергей из своего хозяйского кресла. — Безусловно, так. Но нельзя же, поддерживая переселенцев, начисто игнорировать интересы других колхозников!

Он смотрел в глаза Борису Никитичу. Глаза были доброжелательными, слова — тоже доброжелательными, но все же все было не таким, как обычно в разговорах с Сергеем. Чересчур деликатным.

— Точки зрения, Сергей Петрович, ясны, — сказал Орлов и посоветовал: — Ставьте на голосование. Убедитесь сами — товарищи вас не поддерживают.

Ночью Голиков выехал в Ростов, чтобы высказать свое личное несогласие с членами районного бюро, доложить о положении выжженных суховеем хуторов.