Память золотой рыбки

«От меня не уйдешь», обещает он конечно же про себя. Скелету он говорить не дает. Во-первых, он никогда не слышал, чтобы мертвые говорили, во-вторых, он не хочет, чтобы его узнали. Леон, конечно, уже слышит хорошо знакомый храп, еще до того, как скелет входит в комнату. Но, несмотря на это, увидев его, он зажмуривает глаза, вопит, словно наступает конец света, дергается и бьется, как задыхающаяся рыба. Не перестарался ли я, вспыхивает в раскаленном мозгу Яна. Накануне, ложась в кровать к Леону, он сообщил: «Завтра мне нужно в Мюнхен на конгресс, ужин тебе приготовит Анна». Анна — одинокая соседка из квартиры снизу, дочери которой, судя по их виду, скоро выйдут замуж или, во всяком случае, обзаведутся детьми. Утром он подкатил свой чемодан к двери и попрощался так, словно отправляется в кругосветное путешествие. Теперь он смотрит на кричащего сына и не знает, следует ли ему мучиться угрызениями совести или радоваться удачному выступлению в нейлоновом костюме.

От испуга Леон забывает попросить у скелета сладости, и Ян покачивает костлявыми руками до тех пор, пока мешок в его руке не начинает ритмично подрагивать. Если у мертвеца будет при себе недостаточно наличных, сладких наличных, то его, к сожалению, придется убить, заявил Леон несколько дней назад своему ошеломленному отцу, который, впрочем, уже нашел информацию об обычаях Хэллоуина и выяснил, что его сын ошибался, утверждая, что каждый переодевается в мертвеца. Но пусть будет так, правила игры продиктовал Леон. Итак, сладости от мертвеца. А еще: «Он должен выглядеть как настоящий». Как Леон представлял себе настоящего мертвеца? Как бездыханную мать на больничной кровати? Четыре месяца прошло. Целых четыре месяца или всего четыре? Насколько свежи эти воспоминания? Один вопрос тянул за собой другой, и стоило Яну замешкаться, они были тут как тут, словно бесконечное множество тяжелых шаров для боулинга, вращаясь, сотнями они катились на него со всех сторон, но все же никогда не настигали его, одновременно в движении и словно застывшие; неуловимые и остающиеся без ответа.

Иногда его посещали сомнения, помнил ли Леон еще свою мать. Когда Ян заговаривал о ней, Леон переводил разговор на другую тему: на свой игрушечный магазин, на пазл, собранный накануне, на начатый рисунок. Он много рисовал, чаще всего футбольные мячи или футболистов, или футболистов с мячами, иногда машины и улицы, совсем редко дерево, собаку, птицу. Рисунки не давали ответа, что значила для него потеря матери. Может быть, Леон тоскует тайно? Во сне? Мучают ли его кошмары? Но в таком случае спал бы он ночь за ночью так неподвижно и таким глубоким сном? Изменился ли Леон? Недавняя сцена в детском саду, когда он, весь сияющий от счастья, бросился в объятия Яна, а в следующий миг с искаженным лицом и диким ревом стал безжалостно и долго колотить его кулаками по вискам и кадыку — не описывала ли ему эту сцену Катрин, задолго до того как он сам ее пережил? То же и с привычкой Леона молча заниматься своими делами, когда его о чем-то спрашивали, — была ли она новой, эта привычка? Катрин всегда отвечала на все вопросы о сыне, которые он задавал. Есть люди, которые разговаривают с покойными близкими, но он не из их числа. Он больше не задавал ей вопросов. Лишь те вопросы, что возникали у него, когда он думал о ней, все те вопросы, что сотнями подкатывались к нему и до головокружения роились в его голове, — они остались. У некоторых вопросов были клювы, которыми они стучали в мозг так же упорно, не менее безжалостно и так же неукротимо, как безудержные кулаки его сына.

Итак, скелет танцует. Он размахивает руками, потряхивает мешком и к тому же выделывает ногами размашистые па, которым он когда-то выучился, но никогда не исполнял, и в тот момент, когда он наконец находит правильный ритм и слегка придвигается ко все еще вопящему Леону, тот, сжавшись, мчится прочь. Танцевальный номер окончен. Скелету сейчас не менее жарко, чем прежде, скорее даже наоборот. Он останавливается и прислушивается. Леон убегает в спальню, и, после того как пронзительный крик резко обрывается, его отец слышит, как он заползает под родительскую кровать. Затем наступает тишина. Не выходя из образа, он следует за сыном тяжелой поступью, словно весит больше ста килограммов, вниз по коридору и останавливается в дверях спальни. Леон лежит в темноте и пытается не дышать. Его отец стоит в дверях, с рукой на выключателе, готовый на него нажать в любой момент. Снова тишина. Только хриплое дыхание скелета. Леону ничего не остается, кроме как ерзать от волнения, лежа под кроватью на животе, его ноги трутся о ковер.