Памяти Фриды

Нет, в освобождении знаменитого грека Фрида не принимала участия.

Но она принимала самое деятельное участие в освобождении десятков людей. Многие обязаны ей свободой или облегчением участи.

Я помню - и никогда не забуду - ее поездку зя сотни километров в лагерь к мальчику-девятикласснику, уличенному в воровстве; ее тамошний разговор с ним; ее переписку с ним; ее статью о нем в газете; и свет ее глаз в тот день, когда его освободили. Помню и хлопоты об Ивинской (единственные, которых я не одобряла). И о Серманах. И о юношах-моряках, которых травил антисемит-капитан. И о многих других.

Осенью 1964 года в Комарове я разговорилась по душам с одной пожилой дамой, писательни-цей. На прогулке она рассказывала мне о всяких гнусностях, творящихся в Ленинграде, и закончила свой рассказ так

- А знаете, в Москве образовался настоящий пункт по спасению людей. Это Фрида Вигдоро-ва. Нечто вроде спасательной станции для утопающих..

(Говоря об этом со мною, она не знала, конечно, что я давно уже дала Фриде прозвище: Двена-дцать Подвигов Геракла - по имени одной книжки для юношества... "Фридочка, - говорила я, узнав об очередной операции спасения, - разве вы человек? Вы просто Двенадцать Подвигов.)

- По-видимому, Вигдорова занимает у нас место Короленко, - продолжала старая дама. - В другое время, в других условиях... Ну, конечно, статьи ее не могут обладать тою же силой: хотя бы потому, что цензура теперь более строгая. Но дело она делает то же самое - дело русской интел-лигенции, главное изо всех возможных дел: вытаскивать тех, кто попал под колеса.

(Слушая ее, могла ли я думать, что через год это же сопоставление имен - Фрида и Королен-ко - я услышу еще раз, но Фрида его никогда не услышит. Эти имена произнесла во время граж-данской панихиды Раиса Давыдовна над Фридиным мертвым лицом, над ее закрытыми глазами.)

Фридина гражданственность была самой высокой пробы: естественная, органическая. Вряд ли ей даже было ведомо, что ее ежедневные заступничества перед мелкой или крупной властью за людей, попавших под колеса, носят это традиционное высокое название. Короленко? Она удиви-лась бы, услышав, что она его дочь, дух от духа его, что она, Фрида, своею неустанною деятель-ностью исполняет ту миссию, какую взял на себя когда-то, в иные времена, защитник мультанских язычников, что она подняла затоптанную традицию русской интеллигенции, к которой принадле-жала всем духом своим, всей своей сутью. Эти слова, традиция и миссия, показались бы ей, наверное, неуместно высокими, а быть может, рядом с ее именем, и смешными. Однако это она сама, Фрида, двадцатилетней девушкой придя в газету, попросилась работать "по справедливым делам"; это ее собственное определение своего места в жизни, - и так, работником справедливос-ти, энергичным, изобретательным, веселым, смелым, не осведомляясь, какой справедливости большой или малой, социалистической или буржуазной - лишь бы справедливости! (которая столь же не нуждается ни в эпитете, ни в определении, как слово "правда") - проработала до самого своего смертного часа. Ее гражданственность была традиционна и в то же время ни у кого не заимствованна, ни из какой книги не вычитана (хотя в последние годы она пристально читала сочинения Герцена), была так же органична и естественна, как чувство юмора или собственного достоинства. Фридины мужественные поступки проистекали не из книг, а из любви: из того же источника, что и удар по лицу, нанесенный Гошке Сашей Москвиной - не столько из ненависти к хулигану (ненависть - на это Фрида не тратила силы), сколько из любви к Юрке Киселеву, которого она считала себя обязанной защищать. Обязанной: Фрида была неспособна к предатель-ству. И заступаясь, и защищая, она неизбежно, безо всякого умысла и замысла, одной лишь неумо-лимой логикой обстоятельств приведена была к острому столкновению с начальством.

Осенью 1964 года начальство Союза писателей собралось исключить Фриду из Союза (и мы до сих пор не знаем, что, собственно, остановило этих высокопринципиальных товарищей, с такой энергией борющихся за чистоту писательских рядов); а летом 1965-го - дня за три, за четыре до конца, когда Фрида неподвижно и уже почти безмолвно лежала на своих высоких подушках, словно поднятая на крест, словно распинаемая болезнью, и вся горечь испытываемого ею страда-ния сосредоточилась в неузнаваемом, запавшем, синем, будто брезгливостью искривленном рте - дня за три или четыре до конца, в тишине ее умирания, прозвучал голос одного из крупнейших деятелей КГБ, знаменитейшего гонителя Пастернака. О Фриде он с негодованием сказал: "Вигдо-рова распространила по всей стране и за рубежом запись суда над Бродским..." И со свойственной ему меткостью литературных определений упомянул ее имя в числе писателей, которые развращают молодежь.