Памяти Луиса Сернуды

Взгляни на выбитые в мраморе каноны
О том, что есть рассудок, польза, красота,
Послушай, как они свои диктуют всем законы,
дают определения небесному, любви…
Смотри, как поколение за поколеньем,
Безумные, они стремятся возвести
громаду замка на песке…
И это — те, мой брат, среди которых
Я в одиночестве к своей шагаю смерти.

(«Слава поэта»)

Духом протеста, который усиливается в результате тягот, пережитых Сернудой во время гражданской войны, проникнуты, как мы увидим, все произведения, написанные им в изгнании. В качестве примера достаточно привести отрывок из книги «Жить, не живя» (1944–1949 гг.):

За ними следуют другие, машинально повторяя
Заученные действия, незыблемость которых
Всегда подкреплена стремлением к наживе.
Толпа, уже для размножения разбитая на пары,
Стоит перед вратами рая, что неотличимы
от тех, которые скрывают царство смерти.

(«Дерево»)

Другим примером может служить одно из наиболее значительных его стихотворений из сборника «В ожидании рассвета» (1941–1944 гг.), в котором поэт, невзирая на оскорбления и пренебрежение со стороны современников, гордо заявляет о своих убеждениях:

За счастье быть верным себе и немногим друзьям
Ты в жизни и смерти заплатишь немалой ценой,
Никто не поймет, что быть не таким, как другие,
Почетней, чем зваться с другими толпой.

(«Похвала людей»)

До самого конца Сернуда неизменно противопоставлял индивидуализм порядкам и нормам современного общества. В одной из лекций, прочитанной в 1935 г., он вскользь говорит о причинах такого противопоставления. «Поэт, — пишет Сернуда, — почти всегда революционер… революционер, который, как и все люди, лишен свободы. Однако, в отличие от них, он не может смириться с таким положением и потому неустанно бьется о стены своей тюрьмы».

Бунтарство Сернуды проявляется и в отношении к религии: он защищает мирские наслаждения, противопоставляя их сухому пуританству испанского общества того времени.[6] Восторженный поклонник человеческой красоты — он воспевает ее во всех своих книгах, начиная с «Юного моряка» (1936 г.) и кончая «Поэмами о красоте человека» (1957 г.), — Сернуда в одном из юношеских стихотворений обращается к богу своих соотечественников:

Никогда не любил я распитых, печальных богов,
Оскорбляющих эту цветущую землю,
Что дает тебе жизнь, а затем отнимает.

(«Андалусскому мальчику»)

С годами его примитивное эпикурейство перерождается в неизбывную экзистенциальную тоску, близкую к той, которую испытывал Унамуно, но почти всегда, однако, отмеченную тягой к красоте молодости и глубоким убеждением в необходимости сохранения человеческого достоинства, благородства, что, как это ни парадоксально, придает ему некоторое сходство со стоиками.

О боже! Ты, что создал нас для смерти,
Зачем ты дал нам это к вечности стремленье,
Всегда томящее поэта?..
Но нет тебя. Ведь ты — всего лишь имя,
Которое присвоил человек бессилию и страху…
Таков уж человек. И потому — учись и прекрати
Взывать к бессмертным и глухим богам,
Твоей молитвою живущим и гибнущим в твоем неверье.

(«Apologia pro vita sua»[7]

)

Иногда же, с присущей ему двойственностью, делающей его творчество богаче и глубже, Сернуда как будто бы верит в посмертную славу поэта и видит в смерти желанное убежище от нападок и пренебрежения соотечественников:

Где только по веленью смерти,
Лишь только по веленью смерти
Польются звуки долгожданной песни.

(«Слава поэта»)

Там, вдали от людей,
На небесах недосягаемых…

(«Статуям богов»)

Последнее и верное прибежище — одиночество…

(«Фиалки для Ларры»)