Памяти пафоса: Статьи, эссе, беседы

Говорят, что британская островная словесность, еще недавно столь боязливая, бежавшая натяжений и парусных вздутий, точно желая навеки проститься с обременительной ролью владычицы литературных морей, внезапно отяжелела, завела во чреве надежду и, неровен час, разродится обетованием. Ходит слух, будто она сызнова ощутила вкус к полнокровному слову и готовится по-ренессансному пышно отпраздновать торжество своего послезакатного воображения. Самые пылкие наблюдатели, предвосхищая события, уверяют даже, что околоплодные воды уже расступились и будущее присутствует в настоящем, а в доказательство бережно, дабы не нарушить гармонии, указуют на веселящиеся органы нового бытия. Нет безмена, чтобы взвесить основательность этих пророчеств и тем более смутных свидетельств (Фемида на ощупь перебирает иные предметы и гирьки), нет повитухи, готовой поручиться за искренность намерений роженицы, и все же хор голосов, твердящих о почти свершившемся возвращении английской прозы, сдается, и вправду резонирует не с пустотой, но с самозабвенным пением волшебных существ, что издревле обнимают своим покровительством слово, счастливо разуверившееся в лживых посулах Сирен.

О, конечно, это отчасти преувеличение и щедрый аванс. В тех пределах, где сегодня происходит литература, путешественник — будь то наблюдательный обитатель Сатурна или сотканный с эпистолярным тщанием перс — может не опасаться погибнуть от избытка впечатлений. Его не завалят циклопические (ибо как Одиссею-Улиссу без Полифема-циклопа?) обломки воскрешенного мифа, леди Чаттерли не станет, докучая оргазмами, душить его в объятиях дворянского эроса, но по-свойски присоветует навестить менее изощренные экземпляры, ужас скотных дворов и казарм Океании игриво поманит сквозь дымку и окажется платным развлечением для японских туристов, ядовитый гротеск Бодрого нового мира стократно превзойден и пресыщен прямодушнейшим Диснейлендом, а если, осатаневши от разочарований, захочется беседы и ласки, то и с этим полная незадача: миссис Дэллоуэй навсегда улетучилась со своим файв-о-клоком. Короче, нет ничего равнозначного высокому модернизму, но тут уж великобританцев бессмысленно укорять — сей капитал повсеместно растрачен.

Что же осталось? Вы не поверите — главное. Убеждение в том, что литературу необходимо продолжить, несмотря на круглосуточную рекламу постистории, влекущей за собою дедраматизацию всех конфликтов и, следовательно, оскудение механизмов повествования. Традиционно английское, этически осознанное прилежание, когда репутация подтверждается не манифестом, не принадлежностью к стае, но непрерывностью творческой воли, переплавляемой в текст. Национальная гордость, желание, чтоб иностранцы и впредь говорили, что в Лондоне нынче веселей, чем в Нью-Йорке.

Наконец, то, без чего литература вовсе немотствует, чахнет, без чего она замыкается территорией провинциальной своей недостаточности, — авторы, их громкие, с европейской и мировой акустикой, имена как ориентиры успеха, коммуникации, самоосуществления; имена как примеры того, что успех и по сей день может быть критерием подлинности, а не только умения притираться к наличным условиям. Назову, чтобы не быть голословным (руководствуясь при этом только собственным вкусом и прихотью), несколько из ряда вон выпирающих персонажей, а затем сосредоточу вниманье на том, ради кого и затеяна эта заметка.

Антонию Байет хочется отнести к природным явлениям, коим свойственна неиссякаемая циклическая возобновляемость. Один толстый роман за другим; в промежутках, как принимают душ и включают музыку после тяжелой работы, — вереница повестей, рассказов, эссе, каких-то иных, не учтенных жанрами образований. Антония, Антония, давно собираюсь спросить у нее: почто гонишь меня, жено, в библиотеку и магазин перелистывать неподъемные следствия твоего сожительства с музой? Не дает ответа. Так туча проливает дождь, так приносит земля урожай, так ежегодно производят младенцев женщины аграрных сообществ. Но вот высыхает влага во облацех, истощается почва, теряют силу мужчины, оскудевает плодородие матерей аграрных сообществ, а Байет по-прежнему не ведает об усталости. «Владение», ее центральный роман, — паноптикум, лежбище, свальный грех английских повествовательных стилей, скрупулезно разложенных вдоль всех направлений движения времени или разом распахнутых веером, и тогда возникает издевательский эффект синхронии. Пародийное вмешательство в каждую из манер, их оглаживание против шерсти и по филейным частям, заигрывание с эпохальными предрассудками, вивисекция всего, что можно вскрыть, вынуть и разглядеть на просвет.