Памяти Петра Алексеевича Кропоткина

Бегство «весьма важного политического преступника», совершенное с замечательной, поистине, революционной дерзостью и красотой, является одним из самых красочных эпизодов в истории нашего революционного движения. Понятно, это бегство не могло не ошеломить правительства и не произвести на него потрясающего впечатления. Целый ряд статей, посвященных Кропоткину, как выдающемуся деятелю движения 70 годов и помещенных в настоящей книге, дает достаточный материал для того, чтобы с несомненностью установить очень высокую оценку, какую совершенно справедливо давало правительство Кропоткину. Для III отделения Кропоткин был настоящей «язвой здешних мест», злостным очагом мятежного идейного брожения и заразы. И в то же время этот непримиримый враг «существующего строя» был врагом титулованным, выпестованным в придворной атмосфере верноподданничества и оказавшимся ренегатом по отношению к императорскому дому.

Ясно, что весть о бегстве Кропоткина могла привести правительство только в бешенство.

Сам Кропоткин ярко описывает, как Петербург, во исполнение высочайшего повеления «разыскать во что бы то ни стало» Кропоткина, был наводнен сыщиками и ищейками, явными и тайными, бродившими по городу с фотографическими портретами беглеца или в сопровождении солдат и стражников, видевших его в госпитале. Это была только внешняя картина поисков. Каково же было внутреннее настроение правительственных сфер, упустивших из своих рук такого врага, как Кропоткин? И что предпринимала власть, чтобы немедленно изловить дерзкого преступника, проявившего изумительную ловкость и скрывшегося буквально средь бела дня и на глазах у всех?

Ответ, хотя и неполный, дают нам данные и материалы архива III отделения вплоть до 1917 года, оставшиеся забронированными и самые секретные, а потому никому не доступные. Документы архива дают лишь бумажную картину правительственной деятельности и правительственной психологии. Движение правительственного аппарата и механизма по этим данным представляется нам в форме неоживленной и при том частичной. Нужно некоторое воображение, чтобы за грудой исписанных бумаг почувствовать, как III отделение со всем его штатом наблюдателей, соглядатаев, шпионов и агентов, затем секретное отделение канцелярии градоначальника тоже со своей «прислугой» и, наконец, военное министерство, безнадежно скомпрометированное бегством Кропоткина, напружинились, чтобы смыть с себя «пятно позора», оправдать высочайшее доверие и выполнить императорскую волю. Но все же психологию властей можно уловить и по мертвым бумагам.

Прошло не менее недели после бегства Кропоткина, как власти пришли в себя, опомнились и могли взвесить создавшееся положение, чтобы определить верный курс своих поисков.

Эта первая неделя пропала совершенно бесплодно. III отделение осведомилось о бегстве, совершившемся около 5-ти час. веч., в 9 час. веч. того же 30-го июня из телеграммы с. петербургского градоначальника ген.-адъютанта Трепова. И уже в 11 часу веч. управляющий III отделением Шульц писал доклады главному начальнику III отделения Потапову и его товарищу ген.-ад. Мезенцову.

На другой день был сделан всеподданнейший доклад, но совершенно бессодержательный, потому что у властей не было решительно никаких данных по поводу бегства. Тем не менее III отделение, относившееся к судебным властям весьма подозрительно, тотчас добилось весьма желательного для него высочайшего повеления, чтобы «впредь перевод из мест заключения в госпитали и больницы государственных преступников производился не иначе, как по соглашению с III отделением», о чем последнее срочно и известило 2 июля министра юстиции. И в тот же день военному министру было передано, тоже через III отделение, высочайшее повеление «обратить особенное внимание на это дело и произвести самое строжайшее исследование».

Громоотвод был найден. Царский гнев был отведен на военное министерство, распорядки которого в госпитале создали возможность для бегства, и на судебное ведомство, позволявшее себе обходить III отделение в таком важном вопросе, как перевод преступников из одного места заключения в другое.

Следующие затем всеподданнейшие доклады состоялись 3 и 5 июля (в Гельсингфорсе и в вагоне между Гельсингфорсом и Тавастгусом, при чем лишь в последнем докладе высказывается предположение, что сообщники Кропоткина поселились против госпиталя на Костромской улице в доме Некора, чтобы сигнализировать оттуда о ходе подготовлений к побегу.

По городу метались бесплодно агенты сыска. Данных у III отделения не прибавлялось. Следы беглеца исчезли совершенно. И медленно начал разворачиваться обычный аппарат дознания и предварительного следствия, не имевший в руках никаких наводящих нитей более или менее серьезных материалов.

3 июля прокурор судебной палаты предложил петербургскому жандармскому губернскому управлению приступить к дознанию о бегстве на основании закона 19 мая 1871 года, — того закона, который столь существенно исказил Судебные уставы 1864 года, войдя в них поистине жандармским клином.