Памяти Пушкина

Свою любовь к родному слову поэт влагает в другую женщину, рассказы которой он затвердил с юных лет («Вновь я посетил» 1835 года); ей поэт читал «плоды своих мечтаний»; ее песнями услаждался в уединении Михайловского 1825 года. Это – старая няня поэта, «единственная моя подруга» (по письмам Пушкина от 1824 года), которую он много раз упоминает и в «Евгение Онегине», и в других поэтических обращениях с ласковыми народными эпитетами «дряхлой голубки, доброй подружки». Из уст этой хранительницы русской народной словесности Пушкин записал много народных песен, сказок, запомнил меткие выражения и пословицы, хоть в шуточной форме поэт поминает такую народную сказительницу: «Сказки сказывать мы станем – / Мастерица ведь была! / И откуда что брала? / А куда разумны шутки, / Приговорки, прибаутки, / Небылицы, былины / Православной Старины!.. / Слушать так душе отрадно. / Кто придумал их так складно? / И не пил бы и не ел, / Все бы слушал, да глядел» (II, 149–150). Эти песни и сказки, несмотря на разницу в складе, в содержании тесно связаны с именем Пушкина как русского поэта. От появления «Руслана и Людмилы» 1820 года до «Русалки» 1832 года (может быть, обработанной, но не оконченной позднее, за смертью поэта) Пушкин оставался верен «духу русского языка», оставался защитником его народности от нападений критики. Вот несколько откровенных признаний поэта в письмах и критических заметках: «Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали» (1823); «о стихах Грибоедова я не говорю – половина должна войти в пословицу» (1825); «предания русские ничуть не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским» (1831); «изучение старинных песен, сказок и т. п. необходимо для совершенного знания свойств русского языка; критики наши напрасно ими презирают» (V, 128); «низкими словами я почитаю те, которые выражают низкие понятая; но никогда не пожертвую искренностью и точностью выражения провинциальной чопорности, из боязни казаться простонародным, славянофилом или тому под.» (V, 133); «не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням: они говорят удивительно чистым и правильным языком» (136). Языку Пушкина не препятствует оставаться до сих пор образцовым славянский элемент, в виде некоторых речений (се, днесь, сей, кои, глас, шить, сущий, младое, объемлет, могущий, вотще), которые употребляются Пушкиным с чувством меры и не во всех произведениях. Историческое значение этого славянского элемента не отнимает у языка нашего славного поэта непоколебимости, так сказать, вечной красоты, не отнимает и внутреннего содержания выражений, понятного по преданиям веры и быта, или, по широкому древнерусскому выражению, «земли», исключающего узкость племенных или кровных отношений.

Надо читать нападения русской критики 10—30-х годов на неправильность выражений и слов в сочинениях Пушкина, чтобы понять его мелкие замечания, рассеянные в разных сочинениях о «свободе нашего богатого и прекрасного языка», о «коренных русских словах» из просторечия, употребление которых не должно мешать (примечание к V главе «Евгения Онегина»). Нападения эти напоминают борьбу, начатую противниками Карамзина, и свидетельствуют о равном значении Пушкина в преобразовании русского слога с Карамзиным. Не будем повторять сказанного в первой главе об отношении Пушкина ко взглядам и деятельности его предшественников в области русского языка. Скажем только в дополнение к предыдущему вообще о складе поэтической речи Пушкина. Даже филолог-лингвист остановится с изумлением на гармонии согласных и гласных звуков в стихах Пушкина: часто мы видим полную симметрии в количестве согласных и гласных (широких и узких) в соответствующих стихах, не говоря о рифмах, о точности языка, о естественном, непринужденном течении поэтической речи, о гармоническом сочетании повторений, куплетов, и пр. Вот примеры:

С утра садимся мы в телегу;
Мы погоняем с ямщиком…
. . . . . . . . . .
И ветер, лаская листочки древес,
Тебя с успокоенных гонит небес.
. . . . . . . . . .
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня.

Но изящество речи не составляло бы еще той заслуги Пушкина в русской литературе, какую мы признаем за ним спустя сто лет с его рождения, если бы с ним не соединялось изящество образа мыслей. Недаром множество стихов, выражений Пушкина сделались пословицами, афоризмами, мыслями философа, литератора, историка. Поэт не преувеличивал, когда приравнивал себя к «эхо русского народа» (1819).