Памятник

Дама сдержанно улыбнулась, принимая цветы. Во всех её движениях угадывалась снисходительность и терпимость к проявлениям подобного рода. Она ясно видела и понимала, что вся эта любовь из папье-маше искренна настолько, насколько может это позволить формат виртуальных отношений и базируется исключительно на приличном уровне тестостерона, свойственного рано лысеющим мужчинам. Это было лестно – внимание к своей персоне и немного тяготило – именно из-за бьющей со всей щелей фальши. Она и сама возвещала и пропагандировала концепт безусловной любви и влюбленности сознания в самое себя, не поминая при этом, что наличие этого самого сознания – как минимум одно из условий, необходимое для реализации этого. Флаг Любви, который при ближайшем рассмотрении оказывался застиранными панталонами, был один из многих, имеющихся в её наборе. И сменялись эти полотнища с такой же периодичностью как и трусы – неделька – часто. Испытываемая при смене идеи радость нахождения чего-то свежего, доселе неизвестного была сродни радости маленькой девочки, по истечении недели забывающей о трусах «понедельник» и поэтому воспринимаемыми ею как обновка, которой она стремилась похвастаться перед ребятами в детском саду. Те, кто помнил, как выглядят труселя недельной давности, не проявляли особого любопытства к уже виденному и лишь изредка высказывались по этому поводу. Поэтому со временем под знаменами новыми, которые были плохо забытыми старыми остались лишь те, кто сам не в состоянии был менять трусы, так и таская на себе всю несвежесть грязного белья, единственным достоинством которого было прикрытие срамных мест.

К скульптору, автору памятника самому себе эта далеко не юная и отнюдь не прекрасная дева испытывала одни из самых сильных чувств в своей жизни, которые она так же называла любовью. Любовь эта со временем переросла в привычную заинтересованность жизнью своих бывших увлечений сердца с оттенком зависти и неприязни. Характер их отношений напоминал игру в пинг-понг, где один был китаец, а второй – сеткой, по которой иногда чиркал шарик.

Конечно же, мальчик на велосипеде был совсем не тем, чьей фавориткой ей хотелось бы быть и она с радостью променяла бы все его гуттаперчевые восторги на обычную собачью цепь и ошейник в руке человека, страсти по которому будоражили не совсем здоровое сердце некоторое время назад.

–Толик, не ездий туда, там грязно!

–Не надоел он тебе?– шатенка ухмыльнулась яркими губами, глядя на резвящегося мальчугана. – Или это та самая Любовь, о которой ты возвещаешь, а я тебе хуй знает почему поддакиваю? – Настроение у неё было философско – поганое, такое, когда хотелось стебаться и показывать людям, что все их мировоззрения и ценности это как раз то, для чего и возникают такие настроения.

–Веришь, задрала меня эта хурма хуже горькой редьки, – дородная поморщилась. – Но ведь нужен какой-то движняк в жизни, а то совсем тоска.

Было видно, что этой несчастливой женщине начало приходить понимание того, что трусов в комплекте «Неделька» всего семь штук и рано или поздно придется начинать с воскресенья. Притом даже не восьмой раз.

–Вот знаете что я вам скажу, ласточки, – прокуренные осколки баритона посыпались на дам как жёлуди. – Ну да, перебрал. Шива в курсе, что зла не хотел. Но побивать жён издревле считалось должным и весьма полезным занятием. Это как у мастеров дзэн. Только они для возврата учеников к осознанности и сбивания с них умственной хмури использовали бамбуковые палки или посох. Но ведь нам экзотика ни к чему. Мы и без посохов там всяких славимся инструментами, – подошедший со съехавшим набок еловым венком мужчина потряс перед носом шатенки внушительным кулаком, собранным им из заскорузлых пальцев с траурной окантовкой ногтей. Шатенка, которой память вытащила и показала какую-то пожелтевшую карточку с неприятным воспоминанием, испуганно отшатнулась.

– Не подготовлена она к науке оказалась, увы! – мужчина опрокинул в рот остатки из чекушки и швырнул пустую тару в мальчика, но не попал. – А мне теперь карму половником хлебать, сука такая… Вот почему тебя Ксенией звать, а? – он обратился к даме покрупнее. –Знаешь, что это имя означает по-древнегречески? Нет? А я тебе скажу! «Гостья». Ну или «Чужой». Ну какой же ты чужой? Ты даж не хищник. Ха! Тебе бы больше подошло татарское Акфалия. Любишь ведь засовы? – И хитро подмигнул помутневшим глазом. – А вот мне теперь карму…

– Игорёк, -шатенка прикрывая нос платочком, решила поддержать идею сансарического троллинга. – Видишь ли в чем дело. Карма твоя существует лишь для того, кто уверовал в то, что её есть кому расхлебывать. Вот ты настучал в бубен суженой и лежишь теперь в печали и в горести, плюёшь в потолок и единственный кто может тебе отсосать – это ты сам. Есть такой древний символ – Уроборос называется. Это змей, поедающий сам себя. Символ цикличности бытия, чередование жизни и смерти, разрушения и созидания. Так вот сейчас ты, отсасывающий сам у себя, очень на этого змея смахиваешь. Только вот самопоедание в твоем случае приведет не к перерождению.