Памятник Дюку(Повести)

О том, что пленены пять румын и два немца, известно уже всему штабу — утренняя сводка распространена не только по всем отделам, но и вручена корреспондентам газет.

Но Корнев морщит широкий с залысинами лоб и говорит об этом, как о совершенно секретном деле, о котором никто не должен знать. Впрочем, о делах действительна секретных он говорит также. Это его извиняет. В конце концов у каждого свой характер.

Корнев неторопливо прикрыл дверь плотнее и, кашлянув, нагнулся над столом. Его круглое лицо выражало глубокую серьезность; казалось, он тщательно следил за тем, чтобы никто и заподозрить не мог, что он когда-нибудь улыбается.

— Товарищ полковник, — проговорил он негромко, веско расставляя слова, — Петреску во всем признался.

Савицкий никогда не слышал этого имени, но сразу догадался, что, вероятно, это один из пятерых, взятых в плен.

— В чем? — спросил он, стараясь погасить в глазах улыбку, чтобы не обидеть Корнева.

— Немцы знают, что мы готовим воздушный десант!

Несколько мгновений Савицкий изучал лицо Корнева. Ему захотелось крикнуть: «Чего ты стоишь, как истукан! Ведь это же тяжелый удар!.. Как они, черт их возьми, могли догадаться?..» Но он промолчал и только досадливо стукнул пальцами о край стола.

— Предполагают или знают? — глухо спросил он.

— Знают! — также ровным голосом ответил Корнев и, вынув платок, вытер голову, на которой кое-где сохранились редкие кустики рыжеватых волос; так в выжженной солнцем степи с удивлением видишь влачащий жалкое существование кустарник. — Знают! — повторил он. — Вот почитайте!.. — и он быстрым движением положил перед Савицким уже перепечатанный на машинке протокол допроса майора Петреску.

Наметанным взглядом Савицкий сразу отметил, что раз Корнев принес ему второй экземпляр, значит, он уже пустил протокол в оборот. Как, однако, он любит торопиться, когда дело касается выслуживания перед начальством.

— Уже передали начальнику штаба?

— Вручил!

Не сказал «сам отнес», а применил довольно емкое словцо «вручил» — вручить можно и через посыльного. Однако сейчас действительно не до тонкостей субординации. Какой-то неизвестный майор Петреску, которого перехватили на одной из тыловых дорог разведчики, выбалтывает на первом же допросе о том, что так тщательно пряталось от противника.

Да, протокол красноречиво это подтверждает, но все же Петреску ни одним словом не упоминает ни о месте предполагаемой высадки десанта, ни о времени.

На столе загудел телефон в желтом кожаном чехле.

Савицкий взял трубку и невольно взглянул в окно, за которым уныло нависали серые облака. И пока слушал то, что ему выговаривал начальник штаба, все время смотрел мимо Корнева в далекую степь. Он умел, когда ему это было необходимо, словно выключиться. Кричи не кричи — положение серьезное. И надо как-то выходить из него. Если даже майор Петреску блефует и все его показания сплошная выдумка, чтобы показной чистосердечностью спасти свою жизнь, то и тогда положение не намного легче. Значит, противник настроился, понимает, что в этой, крайне тяжелой для него обстановке воздушный десант — совершенно реальная операция, которую нужно ждать со дня на день. А коль скоро это так, то, несомненно, противник внимательно изучает все участки дороги, прикидывая, где с наибольшей вероятностью может произойти выброска. А если это так — то переправлять разведчиков на самолете опасно.

Да, сообщение майора Петреску — сигнал хотя и неприятный, но крайне важный и своевременный.

— Вот что, Корнев, — сказал Савицкий, откладывая протокол допроса, — Егорова и Тоню завтра отправлять не будем!.. Над их заданием надо будет еще подумать…

Корнев повернулся и быстро вышел. Савицкому показалось, что на его лице промелькнула улыбка.

Когда дверь за Корневым закрылась, Савицкий поднялся с места, подошел к окну и глубоко вздохнул.

— Товарищ Савицкий, — произнес он угрюмо, — как ты будешь жить дальше?

Он не заметил, что боец, охранявший дом, услышал, поражено взглянул в окно на своего начальника и быстро завернул за угол.

Глава вторая

Ему довольно сильно досталось, когда сраженный автоматной очередью шофер упал ему на плечо, а неуправляемая машина на полной скорости съехала в кювет и перевернулась. Что произошло потом, Леон смутно помнил, так как от сильного удара потерял сознание. Иногда приходя в себя, но оставаясь в полузабытьи, он чувствовал, что его несут, но кто несет и куда — он не понимал, у него не было сил даже открыть глаза.

Окончательно он пришел в себя в какой-то землянке, открыл глаза, и его взгляд устремился в черноту. Ослеп! Боже, как он испугался! Но тут же услышал, что рядом говорят по-русски, скосил взгляд — и у него сжалось сердце: он в плену.

То, что ему показалось тьмой, на самом деле было черным земляным сводом землянки. Но сквозь раскрытый дверной проем падал неяркий свет занимающегося утра, и одного быстрого взгляда хватило, чтобы заместить высокого немолодого офицера, склонившегося над столом с разложенными на нем флаконами лекарств и пакетами марли.