Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

Боюсь, что когда я захочу раскрыть, насколько наш Вергилий обязан чтению древних, и указать на все те цветы, которые он срывал повсюду, на те украшения, которые он извлекал из различных произведений для придания прелести своей поэзии, — я боюсь, что этим я дам возможность глупцам или невеждам упрекать такого мужа в присвоении чужого. Они не понимают, что польза от чтения состоит в том, чтобы подражать тому, что ты одобряешь у других, тому, чем ты больше всего восхищаешься в чужих произведениях, и переделывать это на свой лад подходящей заменой слов. Так часто делали и наши писатели, заимствуя друг у друга и у греков, и лучшие из греческих часто поступали таким же образом.

Не говоря уже об иноземных, я мог бы доказать на многих примерах, как авторы нашей древней литературы взаимно присваивали работы друг друга. А что это было удачно, я докажу вам в другой раз, если вы хотите. Теперь я приведу пример, которого почти достаточно для доказательства того, что я отстаиваю.

Афраний[1221], автор национальных драм, в своей пьесе, названной "Компиталии", следующим образом скромно отвечал на упреки, что он много заимствовал у Менандра: "Признаюсь, что я брал не только у него одного, но у всякого, где я находил что-либо для себя подходящее, даже у латинских авторов. И я думаю, что я не мог лучше поступить". И если подобное товарищество, подобная общность всего приняты среди поэтов и всех писателей, то кто посмеет упрекнуть Вергилия в обмане, если он кое-что заимствовал у древних для своего совершенствования. Мы должны быть ему благодарны за то, что некоторые из их отрывков он перенес в свои работы, которые сохранятся навеки, чтобы не погибла совсем память о древних поэтах, к которым, как показывает современное признанное мнение, мы начинаем уже относиться не только небрежно, но даже с насмешкой. Наконец, его способность к заимствованиям, его особая манера подражать таковы, что, когда мы читаем у него чужое, мы предпочитаем, чтобы оно было именно таким, или восхищаемся, так как оно звучит у него лучше, чем там, где оно было создано.

Итак, прежде всего я скажу о тех стихах, которые он перенял от других или наполовину переделав или почти нетронутыми. Потом — о целых отрывках, перенесенных с некоторыми незначительными изменениями, но так, что по смыслу ясно, откуда они взяты; и, наконец, о стихах, не измененных, но происхождение которых очевидно. После этого я скажу о тех стихах, что были взяты у Гомера и покажу, что не один Вергилий заимствовал у Гомера, но и раньше его оттуда брали и другие и что он взял у тех, кого он, несомненно, читал.

ОГОНЬ И ВЛАГА

(VII, 16)

"Так как от шуток разговор перешел к серьезным предметам, то я хочу, — сказал Евангел, — чтобы мне дали правильное объяснение того, что меня давно беспокоит. Недавно мне из моего Тибуртинского имения были присланы кабаны, которых лес доставил охотникам. Поскольку охота продолжалась довольно долго без перерыва, то одни кабаны были доставлены днем, другие ночью. У тех, которых доставили днем, мясо сохранилось свежим, а у привезенных ночью при полном сиянии луны оно испортилось. Когда это стало известно, то при перевозке в следующую ночь в каждую часть туши были воткнуты медные острия, и мясо кабанов было доставлено свежим. Вот я и спрашиваю, почему убитым животным не причинили вреда лучи солнца, а свет луны повредил им?"

"На это, — сказал Дизарий, — легко и просто ответить. Ничто не может подвергнуться никакой порче, если не соединятся вместе жар и влага. А гниение туш есть не что иное, как некое скрытое истечение влаги, которая разрыхляет плотность мяса в жидкость. Ведь жар, если он умерен и незначителен, поддерживает влажность, а если он чрезмерен, то он высушивает и уменьшает объем мяса. Следовательно, солнце, так как оно имеет больший жар, поглощает влагу из мертвых тел; а лунный свет, в котором не явный жар, но скрытая теплота, еще больше распространяет влажность. Отсюда из-за проникновения теплоты и увеличения влажности и происходит гниение".