Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

Дарий послал некогда Датиса и Артаферна[257] с цепями и веревками для пленных в руках; вот так и они таскают с собой ящички с расписками и договорами — настоящие цепи для Эллады! От города к городу странствуют они и всюду сеют — не благое семя, как некогда Триптолем[258], но зловещие, плодовитые, цепкие корни долгов, которые дают такие разрастающиеся побеги, что эта поросль удушает целые города. Говорят, будто зайчиха, рожая один приплод, в это самое время выкармливает другой и вынашивает третий; так и у этих мерзостных варваров лихва порождает лихву, не успев зачать. Действительно, выдав деньги, они немедленно требуют часть назад, положив, снова берут и пускают в рост то, что получили за выдачу ссуды.

5. У мессенян говорят:

Есть, кроме Пилоса, Пилос, но есть еще Пилос и третий,

а про ростовщиков можно сказать так:

Кроме лихвы, есть лихва, но есть лихва еще третья!

И смеются же они, надо полагать, над утверждениями естествоиспытателей, будто"из ничего не происходит ничто"[259]! Ведь у них-то из того, чего еще нет, что еще не существует, получаются проценты. Заниматься откупами и действовать в пределах закона эти люди считают за бесчестие; вместо этого они отдают деньги в рост на совершенно беззаконных или, лучше сказать, грабительских условиях. Ибо тот, кто получает меньше, чем значится в расписке, ограблен.

Персы считают ложь вторым по значению пороком, а первым — склонность залезать в долги: ведь должникам все равно приходится то и дело прибегать и ко лжи. Но еще больше прибегают к ней заимодавцы, которым ничего не стоит записать в своих расходных книгах, будто они выдали имярек такую-то сумму, а на деле дать меньше. И ведь эта ложь проистекает не от нужды, не от безвыходности, но единственно от жадности, от ненасытности, которая в конце концов не приносит никакого удовольствия им самим, но только бессмысленную гибель их жертвам. Ведь заимодавцы не возделывают полей, которые они отняли у своих должников, не живут в домах, из которых вышвырнули хозяев, не едят с их столов и не носят их одежд. Вместо этого, как только один погибнет, его гибель служит к уловлению в эти же сети другого. Эта напасть, как огонь, жарче разгорается, пожрав и истребив то, что ей попалось, и от этого шире распространяется. Но тот, кто разжигал этот пожар и подкладывал топливо, — сам ростовщик — получает от этого одну корысть: он может время от времени читать в своих записях, сколько народу он продал, сколько разорил и по каким путям движутся деньги, чтобы стекаться в одну груду.

6. Не подумайте, что я говорю все это потому, что у меня война с ростовщиками:

Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил —[260]

я только хочу показать тем, кто не бережется долгов, с каким бесчестием, с каким рабством это сопряжено, так что идти к ростовщику — признак крайнего неразумия и слабодушия. У тебя есть средства? Так не занимай без нужды. У тебя ничего нет? Так не занимай, коль скоро все равно не сможешь отдать. Вот как следует рассматривать каждый отдельный случай.

Катон сказал одному старику, который предосудительно вел себя:"Мой друг, у старости и так много тягот, к чему ты прибавляешь к ним еще и позор?"Так и ты не прибавляй к тяготам бедности, которых и без того много, еще и безвыходной задолженности; не отнимай у бедности ее единственного преимущества перед богатством — спокойствия! Не то к тебе подойдет забавное присловье:

Мне козы не снести — навали мне на плечи корову!

Ты не можешь нести бремя бедности и сажаешь себе на шею еще и ростовщика — поклажу, непосильную и для богача!

"Как же мне прокормить себя?" — И ты это спрашиваешь, располагая руками, ногами, голосом, будучи человеком, которому дано любить и быть любимым, оказывать услуги и с благодарностью их принимать? Учи грамоте, наймись дядькой, привратником, моряком, лодочником: ничто из этого не может быть ни постыднее, ни горше, чем выслушивать слова:"Отдавай долг!"