Памятники поздней античной научно-художественной литературы II-V века

"Скажу вам нечто невероятное и странное, не удивления, я думаю, достойное, а презрения и смеха. Оружие против вас и вашего мужества поднимают не германцы, которых мы часто побеждали, не савроматы, каждый раз умоляющие о мире, не персы, нападавшие прежде на Месопотамию, теперь же тихие, довольствующиеся своим, удерживаемые славою нашей воинской доблести, которую они испытали, когда я предводительствовал вами на берегах тех рек. Но, смешно сказать, карфагенцы взбесились и жалкого старца[422], к концу жизни выжившего из ума, уговорили либо принудили и теперь, как бы для народной потехи, играют в царство. На какое. войско они полагаются, если начальники их в своем подчинении имеют только ликторов? Какое оружие есть у них, кроме копий, с которыми они охотятся за зверями? А воинские упражнения их — это одни пляски, смех, песни. Не пугайтесь известий из Рима. Виталиан[423] убит хитростью и обманом. А легкомыслие и. непостоянство римлян, их дерзость, доходящую до крика, вы знаете. Когда они видят двух или трех вооруженных воинов, то каждый из них бежит, расталкивая других, спасаясь сам и не думая об общей опасности. Если вам кто-нибудь сообщил о поступках сената, то не дивитесь, что наше благоразумие им кажется жестокостью. При своей роскоши они уважают только нравы подобные своим; мужественные, и доблестные поступки они называют ужасными, а пьянство и беспечность с удовольствием принимают за кротость. Поэтому они не любят моего правления, энергичного и благопристойного, а обрадовались имени Гордиана, чья соблазнительная жизнь вам известна. Вот с такими врагами у нас теперь война, если только так можно назвать ее. Ведь я, как многие и почти все, уверен, что стоит нам приблизиться к Италии, как они. протягивая детей своих с ветвями умилостивления, падут к нашим ногам, остальные же разбегутся от трусости и робости, так что я смогу отдать вам все их имущество, вы же безбоязненно станете наслаждаться плодами своих трудов.

ГИБЕЛЬ МАКСИМИНА

(VIII, 2, 4, 5)

2. Максимин был уверен в быстром успехе, поскольку италийцы не решились ничего предпринять даже в неприступных местах, где они могли безопасно скрываться, могли делать засады и сражаться с недоступных высот. Но когда войско спустилось в долину, дозоры объявили, что самый большой италийский город Аквилея[424] заперся, а посланные вперед паннонские фаланги, мужественно пытавшиеся несколько раз взять город приступом, без всякого успеха отступают, поражаемые камнями, копьями и множеством стрел. Разгневанный на предводителей паннонской фаланги за то, что они плохо сражаются, Максимин сам пошел туда с войском, надеясь легко взять город.

4. Между тем аквилейцы кидали сверху камни и, смешав серу, селитру и смолу, наливали эту смесь в пустые сосуды с длинными ручками и, поджигая, лили ее на подступающее к стенам войско, обливая его, как дождем. Эта смесь, падая на обнаженную часть тела, разливалась по всему телу, так что воины сбрасывали с себя горящие панцири и прочее оружие, железные части которого нагревались, а деревянные и кожаные воспламенялись и коробились. Было на что посмотреть, когда воины сами старались остаться без доспехов, и разбросанное оружие их казалось добычей, отнятой искусством, а не силой. У большей части войска были тогда выжжены глаза, обожжены руки, лицо и все обнаженные части тела. На придвигаемые машины осажденные бросали пропитанные смолой факелы с остриями стрел на конце. Воткнувшись в машины и застряв там, эти факелы легко поджигали их.

5. Таким образом, войско, почитавшее себя осаждающим, само находилось в осаде, так как не могло ни Аквилеи взять, ни двинуться на Рим из-за недостатка судов и повозок, которые все были заранее собраны и заперты в городе. Молва еще больше увеличивала справедливые опасения, будто весь римский народ взялся за оружие, вся Италия возмутилась, все иллирийские и варварские народы, восточные и южные, собирают войско, и умами и сердцами всех овладела единодушная ненависть к Максимину. Поэтому воины, терпевшие недостаток во всем, даже в воде, потеряли надежду. Ведь пили только речную воду, зараженную кровью и трупами, так как и аквилейцы, не имевшие где похоронить умирающих в городе, бросали их в реку и в лагере предавали волнам убитых и погибших от болезней, ибо и здесь не было того, что нужно для погребения.