Памятники поздней античной поэзии и прозы II-V века

Не лишним будет рассказать о животных также и следующее. Скифы за недостатком дерева сжигают мясо жертвенных животных на их же костях. Если у фригийцев кто-нибудь убьет пахотного быка, его наказывают смертью. Сагареи[554], почитая Афину, ежегодно устраивают в ее честь состязания верблюдов, которые у них отличаются быстротой и прекрасно бегают. Саракоры не пользуются ослом ни для перевозки тяжестей, ни для вращения жернова, но только для войны: вооружившись, они принимают бой, сидя верхом на ослах, как эллины на конях. Который осел покажется им более тучным, того они уводят и посвящают Аресу. Перипатетик Клеарх[555] говорит, что из всех пелопоннесцев только аргивяне не умерщвляют змей. Они же убивают собаку, если она пробежит по площади в определенные дни, называемые у них Арнейскими[556]. В Фессалии человек, который хочет жениться, приводит на свадебное жертвоприношение взнузданного боевого коня и в полной военной сбруе; и когда жертвоприношение совершено и брачный союз заключен, он подводит коня под уздцы к невесте и передает ей. Что это значит, пусть расскажут сами фессалийцы. Тенедосцы откармливают стельную корову для древнего Диониса-человекоубийцы, и когда она телится, помогают ей, как роженице, а новорожденного теленка обувают в котурны и приносят в жертву, причем того человека, который ударяет его секирой, во искупление греха забрасывают камнями, пока он не забежит в море. А эретрийцы приносят в жертву Артемиде Амаринфской увечных животных.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Все, что я мог разыскать и найти, усердно, заботливо, трудолюбиво и любознательно занимаясь теми вопросами, касаясь которых, соперничали в учености знаменитые мужи и философы, — все это я изложил, как умел, ничего не оставляя в стороне и не ослабляя своего усердия высокомерным презрением к неразумным и бессловесным животным, потому что и здесь руководила мною пламенная любовь к знанию, свойственная мне от природы.

Для меня не секрет, что иные из тех, кто заботится о богатстве, из тех, кто стремится к почестям и власти, и вообще, все, кто любит славу, станут обвинять меня в том, что я посвящаю этому свое время, тогда как можно со славою добиваться успеха перед народом или копить великие богатства. А меня занимают лисицы, ящерицы, жуки, змеи, львы, и как ведет себя леопард, и как аист любит своих птенцов, и как сладостен голос соловья, и как разумен слон, и породы рыб, и перелеты журавлей, и какие бывают драконы, и все прочее, что я постарался собрать и сохранить в этой книге; и я совсем не хотел бы, чтобы меня считали богачом и причисляли к ним. Я хочу и всеми силами стараюсь войти в число тех славных людей, среди которых есть и мудрые поэты, и тонкие наблюдатели и знатоки тайн природы, и многоопытнейшие писатели; и думаю, что рассуждаю лучше, чем мои советчики. Мне хотелось бы превосходить людей только своими знаниями, а вовсе не имуществом и деньгами прославленных богачей. Но довольно об этом.

Знаю также, что иные не одобрят, что я веду рассказ не о каждом животном в отдельности, чтобы сразу все сообщить об особенностях каждого, но вместо того перемешал разное и по-разному, говорил сразу о многих, то обрывал рассказ о таких-то животных, то снова возвращался с новыми сведениями об их природе. Но я, во-первых, по существу, вовсе не раб чужих желаний, и не считаю нужным следовать за другим человеком, куда ему угодно; а во-вторых, я старался привлечь читателя разнообразным чтением, избегая ненавистного однообразия; и подобно тому, как луг или венок бывает красив пестротою, так и я, вместо цветов располагая различными животными, хотел соткать и сплести свое повествование. И если охотникам кажется удачей выследить одного только зверя, то и для меня отрадно заполучить такое множество животных, причем не следы их или туши, но все, что им дала природа и за что они ценятся. Что по сравнению с этим Кефалы, Ипполиты и прочие искусники гоняться за дичью по горам или такие замечательные мастера рыбной ловли, как Метродор Византийский[557], сын его Леонид, Демострат и другие рыболовы, которых, клянусь Зевсом, немало? А если художники готовы возгордиться, когда кто-нибудь прекрасно напишет лошадь, как Аглаофонт[558], или оленя, как Апеллес, или изваяет бычка, как Мирон, или что-нибудь, — то когда один человек нашел у стольких животных и выставил напоказ их нравы, облик, разум, сметливость, справедливость, умеренность, мужество, любовь, благочестие, можно ли удивляться этому? Дошел я до этого места, и горько мне стало, что приходится неразумных животных хвалить за благочестие, а людей порицать за нечестие. Но об этом я рассуждать здесь не буду.