Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков

В самом деле, когда приблизился час его кончины, он был подготовлен к нему телесным недугом, который беспокоил его вот уже четырнадцать дней, однако так умеренно, что он мог все это время и говорить, и ходить. Поблизости от монастыря была хижина, в которую обыкновенно приводили тех, кто был болен, и тех, которые, как казалось, были близки к смерти. Итак, с наступлением вечера, он попросил своего служку приготовить ему место для отдыха в этой хижине на ту ночь, в которую он думал покинуть мир. Тот, удивленный, спросил, зачем он обращается к нему с такой просьбой, когда он совсем не похож на умирающего. Однако сделал то, что ему сказали. И когда Кэдмон, расположившись там, в радостном настроении поговорил и пошутил по очереди со всеми, кто уже находился там до него, время перешагнуло за полночь. И тогда он спросил, есть ли у них здесь святые дары? А они ответили: «Зачем тебе святые дары? Не подошло еще время тебе умереть, раз ты говоришь с нами так радостно, как человек, находящийся в добром здоровьи». «И, однако, — повторил он опять, — принесите мне святые дары». Взяв святые дары в руки, он спросил, все ли они настроены к нему миролюбиво, нет ли у них каких-нибудь жалоб на его враждебность или грубость. Все ответили, что расположены к нему самым миролюбивым образом и далеки от всякого гнева; и они, в свою очередь, просили его отнестись к ним миролюбиво. И он незамедлительно ответил: «Я, дети мои, питаю миролюбивые чувства ко всем рабам божьим». Так, снарядившись в небесную дорогу, он подготовил себя к вступлению в другую жизнь. Он спросил также, близок ли тот час, когда братья должны возносить к Богу свои ночные молитвы. Ему ответили: «Он недалек». Тогда он сказал: «Хорошо, подождем этого часа». И, осенив себя крестным знамением, опустился на изголовье и, погрузившись в легкий сон, молча окончил жизнь.

Известно, что как служил он Господу бесхитростно и чистосердечно, со спокойной преданностью, так и умирая он спокойно оставил этот мир и мог предстать перед его ликом; и тем языком, которым он произнес столько благодарных слов во славу Творца, он, осенив себя крестом и отдавая свой дух под его покровительство, мог произнести последние слова тоже в его похвалу.

Из нашего рассказа явствует также, что он предугадал день своей смерти.

КАРОЛИНГСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ (VIII—IX вв.)

«Каролингское возрождение» — это понятие принадлежит к числу самых спорных в истории европейской литературы. В какой мере возможно говорить о «возрождении» применительно к литературным явлениям VIII—IX вв. и какое содержание следует вкладывать в этот термин, — об этом до сих пор нет единогласия.

Слово «Возрождение», как известно, впервые появилось и прочнее всего закрепилось в науке применительно к итальянскому (и, шире, общеевропейскому) культурному движению XV—XVI вв. Поэтому ответ на вопрос, можно ли тем же словом называть и культурное движение времен Карла Великого и его преемников, зависит от ответа на вопрос, что мы будем считать главной чертой Возрождения XV—XVI вв. Если считать, что главное в Возрождении — это светский антицерковный дух, или что главное — это обращение за образцами к «классической» эпохе античности, к демосфеновским Афинам и цицероновскому Риму, — тогда, конечно, о «каролингском возрождении» говорить невозможно: «дух» латинской культуры каролингской эпохи оставался религиозным, церковным во всех своих основаниях, образцом же и идеалом для нее служили, не республики цветущей античности, а христианская империя Константина. Однако легко заметить, что в самом слове, в самом термине «возрождение» никаких указаний ни на антицерковный дух, ни на «классичность» образцов не содержится. «Возрождение» означает просто резкий культурный подъем после долгого (относительно) культурного упадка, подъем, при котором культура обращается в поисках образцов не к непосредственно предшествующей эпохе, а через ее голову к более отдаленным. Именно в таком расширительном смысле термин «возрождение» употребляется современной наукой, когда она говорит о «китайском возрождении», «мусульманском возрождении» и пр. В таком расширительном смысле этот термин с полным правом применим и к средневековой латинской литературе IX—X вв.