Читаем Памятники Византийской литературы IX-XV веков полностью

А я совершенно убежден, что Плутарх в высшей степени достоин почитания за всякие знания, многогранность и память, и я не знаю, может ли сравниться с ним кто–нибудь из мудрых людей на протяжении целого века; ведь он показывает, что он изучил всю философию и в ней все вопросы, над каждым из которых всячески трудились ученые, изучил все, что было до него в действительности, так сказать людские деяния и, кажется, не счел ничего достойным презрения — относилось ли это к первоначальным знаниям, опыту или к делам божеским и человеческим.

Он одинаково принимает участие во всем и не придерживается одной какой–нибудь философской школы, чтобы зависеть от нее и получить ее имя, как делают почти все воспитанники философии. Во времена Плутарха и немного после него был распространен такой обычай: некоторые люди, связавшие жизнь свою с философией, не считали себя ни платониками, ни последователями Аристотеля, т. е. перипатетиками, и уж во всяком случае ни кем Другим в большей или меньшей степени, чтобы, сосредоточившись на какой–то особой части философии, пользоваться ее положением и названием. Так и Плутарх знает все и никогда не обнаруживает невежества, делая себя общим другом всех философских школ и всех их наставников, словно судья, наблюдающий с возвышения философский агон, борьбу философских атлетов и состязателей, сознательно не отдавая никому предпочтения, но оценивая каждого с точки зрения их пользы для философии и жизни. Он считает нужным отовсюду получить пользу и выгоду для собственной жизни и ученых занятий; исследовав все, он совершенно отвергает взгляды Эпикура как неприемлемые, сопротивляется и спорит с этой системой, используя всю силу своего знания. И мне кажется, вот самое верное определение жизни и учения этого человека: учитель добродетели, он проповедует всякую красоту в жизни и неизменно почтительное отношение к богам, ничего не отталкивает, не отвергает, не оскорбляет чужих обычаев, законов религии.

Эпикур, напротив, любит раздор и настойчиво пытается опровергнуть божий промысел и заботу о делах человеческих, а также и людские установления в том, что касается божества. Он — учитель всяческой гордыни, беспорядочности в религии и в заботе о добродетели, как будто во всем этом нет никакого смысла, а лишь одни пустые домыслы; лишь на словах и в длинной болтовне о вещах несуществующих и пустых, как, например, телесная свобода и праздность, несправедливость и тягчайшее самовластье и другое что–то в этом роде, обещает он ложное блаженство, противореча таким образом всем мудрым, людям, всем выдающимся поборникам правды, всем защитникам прекрасного, проповедуя нечто чуждое философии. А Плутарх, как я уже говорил, отовсюду извлекает полезное для философии, и у него это не бесплодно, и трудно упрекать его, если он не все использует для прикрас и в удобных случаях, но из лучшей и наиболее содержательной части прочитанного отбирает лишь самое ценное. Также он поступает и с теми вещами, в которых есть хоть капля добра и которые могут хоть в чем–нибудь помочь нравственному усовершенствованию, и нет такой вещи, которая представлялась ему маловажной, и он пренебрег бы ее содержанием: он принимает с благодарностью все, что дает ему знание, по причине своей кротости и спокойствия, а также по причине какого–то человеколюбия и любознательности, при отсутствии вместе с этим хвастовства и завистливости, он каждым явлением пользуется, как помощью, кроме одного Эпикура и его сторонников, против которого он на всю жизнь выбрал непримиримую и безоговорочную войну; при этом он всеми стараниями отвращает от душ их учение и догмы, их гнилую и отвратительную мудрость, разнузданность их суждений и их грубый юмор. Откровенно отражает он всякие их доводы и доказывает совершенно противоположное: но если все–таки у них он находит что–нибудь, достойное упоминания и могущее быть удобно применимым из того, что постоянно его заботит, он поступает так, что не стыдится вставлять в текст их положения, в общем спорные, но которые каким–то образом могут быть ему полезны.

Иосиф Ракендит

(1280 — около 1330 г.)

Ученый монах Иосиф, по прозвищу Ракендит («одетый в рубище») принадлежал к кругу гуманистов палеологовского возрождения. С ним вели переписку и его дружбой дорожили такие люди, как Фома Магистр, Никифор Хумн, Никифор Григора. Уроженец Итаки, Иосиф рано принял монашество, жил на Афоне и в Фессалониках, провел в Константинополе годы с 1307 по 1325, затем вернулся в Фессалоники, где и умер, — вот почти все наши скудные сведения о его жизненном пути. Им была составлена большая энциклопедия, от которой сохранился до нас раздел, посвященный риторике.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.
Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

В книге рассматриваются научные, идеологические и политические аспекты послевоенного противостояния советских ученых в биологии и последующее отражение связанных с этим трагических событий в общественном сознании и в средствах массовой информации. В контексте последних утверждалось, что в истории отечественной биологии были позорные страницы, когда советская власть поддержала лжеученых – из наиболее осуждаемых говорят о Лысенко, Лепешинской и Бошьяне (1), продвигавших свои псевдонаучные проекты-мичуринскую биологию, учение о происхождении клеток из живого вещества, учение о связи «вирусов» и бактерий и т.  д. (2), которые они старались навязать взамен истинной науки (3); советская власть обвинялась в том, что она заставляла настоящих ученых отказываться от своих научных убеждений (4), т.  е. действовала как средневековая инквизиция (5); для этой цели она устраивала специальные собрания, суды чести, сессии и т.  д., на которых одни ученые, выступавшие ранее против лженаучных теорий, должны были публично покаяться, открыто признать последние и тем самым отречься от подлинного знания (6), тогда как другим ученым (конформистам) предлагалось в обязательном порядке одобрить эти инквизиторские действия властей в отношении настоящих ученых (7). Показано, что все эти негативные утверждения в адрес советской биологии, советских биологов и советской власти, как не имеющие научных оснований, следует считать политическими мифами, поддерживаемыми ныне из пропагандистских соображений. В основе научных разногласий между учеными лежали споры по натурфилософским вопросам, которые на тот момент не могли быть разрешены в рамках научного подхода. Анализ политической составляющей противостояния привел автора к мысли, что все конфликты так или иначе были связаны с борьбой советских идеологов против Т. Д. Лысенко, а если смотреть шире, с их борьбой против учения Ламарка. Борьба с ламаркизмом была международным трендом в XX столетии. В СССР она оправдывалась необходимостью консенсуса с западной наукой и под этим лозунгом велась партийными идеологами, начиная с середины 1920-х гг., продолжалась предвоенное и послевоенное время, завершившись «победой» над псевдонаучным наваждением в биологии к середине 1960-х гг. Причины столь длительной и упорной борьбы с советским ламаркизмом были связаны с личностью Сталина. По своим убеждениям он был ламаркистом и поэтому защищал мичуринскую биологию, видя в ней дальнейшее развития учения Ламарка. Не исключено, что эта борьба против советского ламаркизма со стороны идеологов на самом деле имела своим адресатом Сталина.

Анатолий Иванович Шаталкин

Документальная литература / Альтернативные науки и научные теории / Биология, биофизика, биохимия / История
Письма к Вере
Письма к Вере

Владимир и Вера Набоковы прожили вместе более пятидесяти лет – для литературного мира это удивительный пример счастливого брака. Они редко расставались надолго, и все же в семейном архиве сохранилось более трехсот писем Владимира Набокова к жене, с 1923 по 1975 год. Один из лучших прозаиков ХХ века, блистательный, ироничный Набоков предстает в этой книге как нежный и любящий муж. «…Мы с тобой совсем особенные; таких чудес, какие знаем мы, никто не знает, и никто так не любит, как мы», – написал Набоков в 1924 году. Вера Евсеевна была его музой и первым читателем, его машинисткой и секретарем, а после смерти писателя стала хранительницей его наследия. Письма Набокова к жене впервые публикуются в полном объеме на языке оригинала. Подавляющее большинство из них относится к 1923–1939 годам (то есть периоду эмиграции до отъезда в Америку), и перед нами складывается эпистолярный автопортрет молодого Набокова: его ближайшее окружение и знакомства, литературные симпатии и реакция на критику, занятия в часы досуга, бытовые пристрастия, планы на будущее и т. д. Но неизменными в письмах последующих лет остаются любовь и уважение Набокова к жене, которая разделила с ним и испытания, и славу.

Владимир Владимирович Набоков

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальная литература / Прочая документальная литература / Документальное