Читаем Памятники Византийской литературы IX-XV веков полностью

У Демосфена я взял то, что пригодно любому делу, и научился, как лучше строить речь. У Исократа — точности выражений, древнему изяществу и чистоте речи, у Аристида — той мощи, которая приносит наслаждение, правильности эпихирем [223], умению обращаться с многочисленными энтимемами и словесными приемами. У Фукидида — тому, как вводить новшества в язык, напрягать мысль. Я находил у него не красоту, а рассудительность, правильное соединение слов и умение по–разному выражать свои мысли.

Соединение же всех прелестей, всех поворотов мысли и всех ее звучаний я нашел, по–моему, у Плутарха. Я наслаждался и простотой его рассказа и умением на разные лады выражать свою мысль. Искусство Лисия выручало меня в любом случае. Но больше всех помогала мне наша муза богословия [224], сладостная лира и громогласная труба.

Если в своем сочинении я хотел говорить прикровенно, намеками, то этому научили меня речи Фукидида. Если нужны были искусственные приемы, чтобы построить речь, то образцом мне служило демосфеновское искусство. Слог же Исократа удовлетворял меня тогда, когда приходилось разъяснять предмет точно, не впадая в противоречие и не изменяя смысла. Платон же божествен, но ему подражать невозможно. Кажется, что к его ясности легко приблизиться на самом же деле это крутая вершина, на которую трудно взойти. Те, кто сравнивают его с сочинениями Лисия и Фукидида и хотят, чтобы он писал, как они, эти люди, нахожу я, напрасно читали Платона.

Если бы не было Григория, сильного в добродетели и в слове, то, сравнивая Платона со всеми философами и риторами, я бы признал его слог несравненным.

После долгого общения с этими мужами, мне, чтобы придать великолепие своей речи, понадобилась и приятность слога. Вот тогда–то я, для полного украшения, взял повести и о Хариклии, и о Левкиппе, и все подобные им книги, какие только существуют. Про себя скажу, что из каждой я выбирал для себя хорошие свойства. В свою речь я вводил украшения отовсюду, и взятое из разных мест сливается в ней в единый образ. Я, один, впитал в себя многих. Если же станут читать мои книги, то один превратится во многих.


О ВСЯЧЕСКОЙ НАУКЕ [225]

31. О ДУШЕ

Душа, познающая сама себя и то, что она обладает божественным достоинством, далеко отстоит от природы. Она возвышается над всеми зародышами. Она гораздо раньше, чем они, отделена от всех тел, и на собственном седалище сидит она выше всех природных и образующих начал, превыше, можно сказать, даже самого всеобщего. Она присутствует в теле не из–за истечения от звезд, рождается не от природы, входит в тело не по телесным причинам, а нисходит свыше, от Бога.

Если же душа не познала сама себя и того, что она причастна высшему достоинству и поставлена свободною, то рабски служит телу и губит свою свободу. И ее великий глаз бывает затянут покровом природы и уже не светит.


40. ЧТО ТАКОЕ ПРИРОДА?

Природа — это способность, невидимая глазом, зримая умом, посеянная в телах Богом, начало движения и покоя. Она приводит в движение природные тела и снова заставляет их остановиться. Ведь все тела, элементы и то, что из них состоит, хотя и воспринимают движение и покой от Бога, однако постоянно приводятся в движение природой. Многое заставляет тела двигаться, прежде всего — Бог, затем ум, потом душа, в конце же концов природа как некое орудие Бога. Человека и бессловесных животных приводят в движение и душа и природа, но лишь одна природа заставляет двигаться и останавливаться тела, простые и сложные.


75. О ВРЕМЕНИ

Время — это понятие и имя, созданное человеческой мыслью. Поскольку существуют вещи вечные, всегда сущие и неподвижные, и вещи, подверженные движению и гибели, то философы назвали саму меру движения временем. Ибо время — это не вещь, существующая сама по себе, не тело, видимое глазом, и не бестелесная сущность, подобно природе, душе, разуму. Нет, время — это вещь, существующая только в мысли. Душа, соединенная с Вышним, пребывает в неизменяемом веке, когда же бывает отторгнута от вечности и лишена покоя ради рождения кого- либо, то она дает у себя место времени. Итак, время — это не иное что, как мера движения.


76. О ДВИЖЕНИИ

Не легко понять, что такое движение. Это некий образ и энергия движущегося тела в то время, как оно движется. Вот, например, одна вещь увеличивается, другая изменяется, а иная мятется; для увеличивающейся вещи движение — это увеличение, для мятущейся — смятение, для возникающей — рождение. Так что движение — это не начало и не конец, но промежуток между ними. Так, когда строится дом, то движение — это не начало его, ибо он еще не сдвинут, и не конец, ибо тогда строительство бывает уже прекращено — а то, что в промежутке между этим, само строительство дома — это и есть движение. Аристотель назвал это энтелехией [226].


129. О ДОЛГОЙ ЗИМЕ

Зима бывает долгая, когда все планеты находятся в зимнем знаке Зодиака, в Водолее, в Рыбах. Лето же бывает долгим, когда все окажутся в летнем знаке Зодиака. Солнце, находясь в знаке

Перейти на страницу:

Похожие книги

Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.
Политические мифы о советских биологах. О.Б. Лепешинская, Г.М. Бошьян, конформисты, ламаркисты и другие.

В книге рассматриваются научные, идеологические и политические аспекты послевоенного противостояния советских ученых в биологии и последующее отражение связанных с этим трагических событий в общественном сознании и в средствах массовой информации. В контексте последних утверждалось, что в истории отечественной биологии были позорные страницы, когда советская власть поддержала лжеученых – из наиболее осуждаемых говорят о Лысенко, Лепешинской и Бошьяне (1), продвигавших свои псевдонаучные проекты-мичуринскую биологию, учение о происхождении клеток из живого вещества, учение о связи «вирусов» и бактерий и т.  д. (2), которые они старались навязать взамен истинной науки (3); советская власть обвинялась в том, что она заставляла настоящих ученых отказываться от своих научных убеждений (4), т.  е. действовала как средневековая инквизиция (5); для этой цели она устраивала специальные собрания, суды чести, сессии и т.  д., на которых одни ученые, выступавшие ранее против лженаучных теорий, должны были публично покаяться, открыто признать последние и тем самым отречься от подлинного знания (6), тогда как другим ученым (конформистам) предлагалось в обязательном порядке одобрить эти инквизиторские действия властей в отношении настоящих ученых (7). Показано, что все эти негативные утверждения в адрес советской биологии, советских биологов и советской власти, как не имеющие научных оснований, следует считать политическими мифами, поддерживаемыми ныне из пропагандистских соображений. В основе научных разногласий между учеными лежали споры по натурфилософским вопросам, которые на тот момент не могли быть разрешены в рамках научного подхода. Анализ политической составляющей противостояния привел автора к мысли, что все конфликты так или иначе были связаны с борьбой советских идеологов против Т. Д. Лысенко, а если смотреть шире, с их борьбой против учения Ламарка. Борьба с ламаркизмом была международным трендом в XX столетии. В СССР она оправдывалась необходимостью консенсуса с западной наукой и под этим лозунгом велась партийными идеологами, начиная с середины 1920-х гг., продолжалась предвоенное и послевоенное время, завершившись «победой» над псевдонаучным наваждением в биологии к середине 1960-х гг. Причины столь длительной и упорной борьбы с советским ламаркизмом были связаны с личностью Сталина. По своим убеждениям он был ламаркистом и поэтому защищал мичуринскую биологию, видя в ней дальнейшее развития учения Ламарка. Не исключено, что эта борьба против советского ламаркизма со стороны идеологов на самом деле имела своим адресатом Сталина.

Анатолий Иванович Шаталкин

Документальная литература / Альтернативные науки и научные теории / Биология, биофизика, биохимия / История
Письма к Вере
Письма к Вере

Владимир и Вера Набоковы прожили вместе более пятидесяти лет – для литературного мира это удивительный пример счастливого брака. Они редко расставались надолго, и все же в семейном архиве сохранилось более трехсот писем Владимира Набокова к жене, с 1923 по 1975 год. Один из лучших прозаиков ХХ века, блистательный, ироничный Набоков предстает в этой книге как нежный и любящий муж. «…Мы с тобой совсем особенные; таких чудес, какие знаем мы, никто не знает, и никто так не любит, как мы», – написал Набоков в 1924 году. Вера Евсеевна была его музой и первым читателем, его машинисткой и секретарем, а после смерти писателя стала хранительницей его наследия. Письма Набокова к жене впервые публикуются в полном объеме на языке оригинала. Подавляющее большинство из них относится к 1923–1939 годам (то есть периоду эмиграции до отъезда в Америку), и перед нами складывается эпистолярный автопортрет молодого Набокова: его ближайшее окружение и знакомства, литературные симпатии и реакция на критику, занятия в часы досуга, бытовые пристрастия, планы на будущее и т. д. Но неизменными в письмах последующих лет остаются любовь и уважение Набокова к жене, которая разделила с ним и испытания, и славу.

Владимир Владимирович Набоков

Документальная литература / Биографии и Мемуары / Документальная литература / Прочая документальная литература / Документальное