Памятники Византийской литературы IX-XV веков

В эту минуту окружавшие императора очень не одобрили его намерения, говоря, что и без того уже они далеко оставили за собою войско; но он, не теряя нисколько времени, пустился на неприятелей во весь галоп. До некоторой поры рядом с ним скакал и севастократор, но, наконец, задерживаемый усталостью коня, не мог уже далее за ним следовать, а потому начал падать духом и, отчаявшись в спасении, усердно умолял брата позаботиться о его жене и детях. Но император сделал ему выговор и, обвиняя его в малодушии, сказал: «Так ты полагаешь, дорогой брат, что, пока я жив, я позволю врагам прикоснуться к тебе? Нет, не думай этого и не произноси столь недостойных меня слов. Когда же тот прибавил: «Подожди только меня, и я последую за тобою против варваров», император отвечал: «После схватки я, даст бог, скоро вернусь к тебе. Теперь же у меня иное на уме: мною овладело сильное желание показать свое мужество». Сказав это брату, он полетел на врагов. Так было здесь с императором.

Между тем находящиеся, как сказано, в засадах, немедленно послали от себя одного из должностных лиц, по имени Котерца, осведомиться, как обстоят у него дела. А император этого человека тотчас отправил к пославшим с приказанием, чтобы они как можно скорее сами шли к нему. Потом он перевалил, чрез ближайший холм и встретился с целым персидским отрядом, состоявшим из пятисот человек, позади которого на небольшом расстоянии со всем войском шел султан. Как только увидел император врагов, тотчас бросился на них с копьем наперевес и многих поверг на землю, а прочие будто онемели и стояли, как вкопанные. Пока это происходило, появились вблизи и силы ромеев, которые прежде, как сказано, скрывались в засадах, а теперь шли к императору по упомянутому его требованию. Заметив это, персы отделили один отряд своего войска и велели ему зайти в тыл императору, чтобы не допустить идущих к нему ромеев; они думали, что теперь–то попал он в их сети.

Так действовали персы; а император, опершись на воткнутое в землю копье, отдал приказ Пупаке, который тогда находился при нем, чтобы он строго наблюдал, как бы персам в самом деле не удалось отрезать ромеев от ближайшего холма и таким образом поставить его в совершенно безвыходное положение. Но Пупака, давая советы, противоречащие желанию императора, говорил: «Полно слишком отважничать, государь, полно! Разве ты не видишь, в какой беде мы можем оказаться? Подумай, наконец, о собственном спасении». Высказав это и еще более того, он не мог, однакож, убедить императора и пошел исполнять его приказание. А император между тем, так как бежать ему было нельзя, не обесчестив себя, вопреки внушениям Пупаки, снова напал на врагов и, убив одного из них, а на прочих наведши страх, воспользовался этой минутой и поднялся на какой–то пригорок, куда в то же время подоспели к нему несколько ромеев и впереди всех Иоанн, которого, как сына брата впоследствии почтил он достоинством протосеваста. Спасенный таким образом, он прекратил свои нападения, тем более, что и конь его был весь в мыле и совершенно задыхался.

Что же касается доместика Иоанна, то все время, пока император сражался с неприятелями, он оставался позади и, боясь, как бы при наступлении врагов с разных сторон в большем и большем числе не остаться ему без всякой помощи и не попасть в их руки, для личной своей безопасности придумал неблаговидный предлог: он утверждал, что место, где он стоит, самое выгодное и что поэтому войска, шедшие на помощь к императору, должны собираться здесь. Удержав таким образом при себе немалое число воинов, спешивших, как сказано, из лагеря к императору, он под их охраной и сам прибыл к нему. Тут Иоанн и многие другие ромеи стали укорять императора и в своих укорах доходили почти до дерзости. Мне же, всякий раз, как об этом подумаю, приходится удивляться, как это случилось, что император в тот день среди стольких опасностей не был ни ранен, ни убит. Потому ли казался он для всех варваров неприступным, что еще раньше, часто совершая подвиги, показывал им свое мужество, или просто хранил его промысл ему одному ведомыми способами, утверждать наверное не решаюсь; скажу только со своей стороны, что подобных поступков не одобряю. Так, не могу хвалить и отчаянной смелости Александра, когда успехи его рассматриваю независимо от случайностей и порывов юношеского возраста. Юность есть что–то неодолимое, а как скоро к ней присоединяется сила и крепость, она бывает еще неодолимее. Но об этом пусть всякий думает и говорит, как ему угодно.