Памятное

О всех казусах и операциях здесь и не упомянешь. Чего стоят маневренные действия Ю. Попова во имя прохождения беспрецедентного корпуса теологических статей! Однако есть среди военных кампаний, сотрясавших редакцию, такая, которая и в свое время побивала все рекорды скандальностью и десятилетия спустя громко резонировала, обрастая устными и печатными вымыслами. Это эпизод вокруг статьи о П.А. Флоренском. Трудности начались с самой ее предыстории: авторы заранее оправданных надежд, С. Аверинцев и Д. Ляликов, писать – благоразумно! – отказались. Надо было браться за оружие самим, – что было, как видим, вынужденной практикой в ФЭ (потому на вопрос: «что вы пишете?», резонно было отвечать: «то, чего не пишет никто»).

Когда статья «П.А. Флоренский» была, наконец-то, написана и подготовлена к печати, в ее судьбу вмешался родственный фактор (семейная монополия на именитое лицо – явление сегодня распространенное в отношении ушедших от нас культурных и политических деятелей). Военные действия открыло донесение Спиркину, которое потомок героя статьи вручил адресату прямо на дому ни свет ни заря, отчего тот является в редакцию в неурочный час во взъерошенном виде, прямо как изображено в пьесе Маши Андриевской:

Боевой эпизод из обороны пятого тома

Истинное и правдиво рассказанное происшествие, случившееся с Философской Энциклопедией в високосном году (в последний год неспокойного солнца?)

Картина первая

Редакция философии. 10 часов утра. Все на месте. Входит Спиркин (с портфелем).

Спиркин. Здраа-а-а…

Эрик Григорьевич (Юдин). Чему обязаны, Александр Георгиевич, таким редким счастьем видеть вас тут в столь баснословно ранний и, я бы сказал, еще только предшествующий пробуждению сознания час? (Э.Г. Юдин намекает на название популярной тогда книги А.Г. Спиркина «Происхождение сознания». – Р. Г.).

Спиркин. Этим счастьем ты, Эрик, как и все остальные наши товарищи, как и я сам, обязан несчастью. (Выговорив это веское слово, молча поворачивается спиной, чтобы повесить пальто и затем извлекает из портфеля конверт. Читает.)

Пафос врученной инвективы таков: взгляды автора статьи «П.А. Флоренский» Р. Гальцевой не соответствуют «официальному взгляду» (это была чистая и единственная правда в документе), поскольку верный сын Родины, «занимавший в советских учреждениях руководящие посты», рассматривается тут с точки зрения белоэмигрантских критиков, засевших в Париже, – Бердяева, Зеньковского, Лосского. <…> Парадокс состоял в том, что в отношениях с наследниками мы оказались в той самой ситуации идеологического противостояния, какая сложилась у нас с начальством. Мы с родственниками добивались противоположных вещей: нам хотелось оклеветанных наших философских предков представить, выражаясь велеречиво, «в подлинности голой», «откопать живых мертвецов» (по выражению Льва Шестова), погребенных под толстым слоем идеологических напластований. А семье, оказывается, был нужен заслуженный подданный режима. Нам – восстановить философский взгляд на мыслителя и, конечно, – истину о его судьбе, обнародовать тщательно скрываемый факт его гибели; ей – факт этот не афишировать. Если можно понять самого Флоренского, писавшего в 1922 году свое апологетическое письмо «В политотдел», в котором проглядывала попытка убедить органы в том, «что он старался добросовестно делать на государственной службе свое дело» (в конце концов, мы тоже делали «свое дело» на государственной службе в ФЭ), – ведь он писал это перед лицом грозящей расправы, и она-таки наступила, – то как понять попытки стилизовать о. Павла в конформном, советском духе уже в новое, нерасстрельное, время? И вступать в борьбу с Энциклопедией, желавшей его от этой вынужденности очистить и воздать должное его человеческой трагедии? И борьба эта – с ожесточенными дебатами, дополнительными разысканиями и выкладками, с вовлечением в процесс в качестве арбитра философского патриарха А.Ф. Лосева, – затянувшаяся до предельных типографских сроков, окончилась на энциклопедическом этапе благосклонным письмом А.Ф. («его я свято берегу»), одобрявшим в конце концов эту статью. <…> Так, в общем достойно, завершилась эта недостойная эпопея. Хотя резонанс от нее, повторим, переживает десятилетия.