Памятный гербарий

— Когда я была ещё совсем девочкой, — со слезами и с горькой усмешкою продолжила рассказывать она, а юноша сочувственно кивал и держал её за руку, — кажется, лет двенадцати или около того, мои родители решили развестись. В итоге я осталась с мамой, о чём потом сильно сожалела. Она ведь, маменька моя, быстренько нашла замену папеньке.

Да, она нашла себе дяденьку, который, пока её не было дома, оставался со мной наедине и посвящал меня, как это сказать, в дела амурные! Вот! Словом, растлил он меня, маленькую и беззащитную девочку!

Но это ещё не всё! Самое интересное, что этот самый дяденька наградил меня скрытой формой туберкулёза! Да-да, мой юный любовник, Вы сейчас имеете дело с дамочкой, о которой ещё писал Дюма-младший! Вы же наверняка обратили внимание на мой бледный цвет кожи?!

От таких признаний её собеседник закашлялся и уронил бокал с вином.

— Вы это сейчас серьёзно?! — растерявшись вскрикнул он.

— Да, совершенно серьёзно! — столь же резко ответила незнакомка, подав ему новый бокал, в который он тотчас же налил вина и полностью осушил. — Но вы не пугайтесь так! Для заражения должно пройти куда больше времени, это ведь под одной крышей надо жить… Да и потом, я периодически проверяюсь… Я такой ужас пережила, пока лежала в палате с этими безнадёжно больными… Вы не представляете! Мне довелось столкнуться со смертью лицом к лицу. Боже, как же они мучились, бедняжки, до последнего вздоха харкая тёмно-алой кровью. Странно, что я вообще вышла оттуда. Просто эти подозрения не подтвердились, поскольку у меня, как выяснилось, скрытая форма.

После они много курили, болтали о разных пустяках, а затем, жадно впившись в его губы, точно желая согреться, она стала лихорадочно расстёгивать его ярко-синюю рубашку. Он стянул с неё кофточку, сразу же обратив внимание на её сиреневый бюстгальтер, который почти сливался с диваном и такими же шторами. А спустя какое-то мгновение перед его взором уже предстала вся её чахоточная нагота — на ней не было ничего, кроме чёрных сетчатых чулок. Она была под ним, и извиваясь, как змея, властно выкрикивала:

— Ну, давайте же… Я жду!

В эти минуты её похотливые зловещие глаза внушали ему не столько наслаждение, сколько великий ужас. Этот герой-любовник наивно надеялся в ней забыться, обрести, если угодно, некий выход, но вместо этого оказался в смятении и ещё большей несвободе.

— Должно быть, Вы моя погибель! — сорвалось с его дрожащих губ. — Да, всё сходится, Ваши зелёные глаза, и эта болезнь…

— Стоп! — хрипло прошептала дама, закрыв его рот одним пальцем. — Какая нам разница, что будет потом? А?

Спустя некоторое время это воплощение порока погрузилось в сон, а он неподвижно лежал с осознанием роковой ошибки, глядя на чёрную луну, висящую над замёрзшим окном в едва уловимом жёлтом обруче. Его хилое тело пробирал ужасный озноб, а в голове, как в калейдоскопе, путались разные бредовые мысли. В одной из них она даже поворачивалась к нему лицом, сквозь которое анатомически просвечивался её уродливый череп. И так он пролежал всю ночь и до самой весны, но только уже в своей квартире. А на утро восьмого апреля, в день Пасхи, он вдруг ощутил себя тем самым опустошённым прозрачным бокалом, который ещё недавно стоял неподалёку от его руки и смятого белья этой незнакомки. В этот день его не стало.