Пампа блюз

При мне мама никогда не говорила об отце плохо. Когда он звонил, она спокойно разговаривала с ним, а потом передавала трубку мне. Она давала мне почитать его письма и разрешала вклеивать фотографии, которые он присылал, в мой альбом. И только когда она закрывала дверь в гостиную, чтобы позвонить подругам или сестре, я иногда слышал, что она очень злилась на папу. Я понимал не все, о чем она говорила, и не решался спросить ее. Я и сегодня не знаю, за что она обижалась на него тогда. Может, за то, что он не взял нас с собой в Африку. А может, за то, что так надолго уехал. Или она просто больше не любила его, как раньше, когда они познакомились. Когда я еще не родился и все было гораздо проще.

В ночь на одиннадцатое октября 2005 года машина, на которой группа возвращалась в Гамбург после концерта, съехала с дороги и врезалась в дерево. Ударник, сидевший за рулем, получил тяжелые травмы. Моя мама спала на переднем сиденье и, помимо порезов на руках, заработала себе перелом черепа и разрыв селезенки. Клавишник и басист отделались синяками. Остальные музыканты: саксофонистка, трубач и гитарист — ехали в другой машине и первыми пришли на помощь пострадавшим. Все случилось в четыре утра, в восемь я уже стоял у кровати матери в палате. Ее прооперировали, и она еще не пришла в сознание, но я все равно держал ее за руку и повторял, что все будет хорошо. Когда из Дортмунда приехала ее сестра Юлия, мама очнулась. Увидев меня, она сначала улыбнулась, а потом сразу расплакалась, и вслед за ней разревелись мы с Юлией. Ударник лежал в реанимации, подозреваю, что мама плакала от жалости к нему. А мы с Юлией испытали облегчение, потому что мама серьезно не пострадала. Чуть позже она заснула на час. Ближе к полудню из Нюрнберга приехали мамины родители и привезли с собой кучу фруктов, сладостей и журналов. Для меня они купили комиксы про «Счастливчика Люка», но у меня не было настроения их читать. Когда пришли Карл и его сестра Генриетта, мне пришлось принести еще стульев из коридора, чтобы все могли сесть. Уже после обеда в палату протиснулся главврач и сообщил нам, что через неделю мама поправится и сможет вернуться домой. Я сидел на кровати и снова взял маму за руку, а она улыбнулась мне и сказала, чтобы я не волновался. Генриетта приобняла меня, а Карл потрепал по волосам. И я понял, что все и правда будет хорошо.

Мой отец погиб три часа спустя. Одномоторный «Пайпер РА-28 Чероки» должен был доставить его из Мусомы в Дар-эс-Салам, откуда летали самолеты в Германию. Папа знал, что операция прошла хорошо и что маме уже намного лучше, но все равно хотел быть рядом. Почему самолет упал, до сих пор толком не ясно. В официальном отчете говорилось, что руль высоты был поврежден. Возможно, на самолет налетела крупная птица, ибис или цапля. Очевидцы рассказали, что слышали, как мотор стал барахлить, а потом и совсем заглох. Но моторы не глохнут просто так. Они могут работать вечно, если правильно с ними обращаться. Может, папа погиб, потому что кто-то не заменил сломанный бензонасос, не прочистил воздушный фильтр, не проверил масляный манометр. Не исключено, что именно поэтому я и стал механиком. Должен же кто-то заботиться о том, чтобы мотор работал. Ведь от этого может зависеть жизнь человека.

Я откладываю блокнот. Солнце сместилось. Теперь оно точно напротив нас, на высоте трех ладоней над незасеянным полем. Карл все еще рвет бумагу. Он не помнит, что у него был сын по имени Пауль, который погиб в Африке восемь лет назад. Иногда я даже завидую ему, потому что он может забыть.

9

В семь в «Белой лошади» еще никого нет. Наша компания обычно собирается не раньше восьми — половины девятого. Масловецки хочет поехать со мной куда-то на машине. Пока нас не будет, Йо-Йо посидит с Карлом. Вся эта конспирация Масловецки постепенно начинает действовать мне на нервы, но я все же сажусь в его «Вольво».

Едем мы недолго. Поле, где мы останавливаемся, я знаю хорошо. Здесь он когда-то хотел построить площадку для гольфа. И парк развлечений. Из земли до сих пор повсюду торчат деревянные колышки, а к одному из старых корявых деревьев прислонена стремянка. Мы выходим из машины и идем по узкой тропинке, проложенной между двумя полями. Масловецки одет в один из своих белых льняных костюмов и белую шляпу со светло-коричневой лентой, и я удивляюсь, почему он не снимет хотя бы пиджак. На улице еще довольно тепло, и свет на небе почти дневной. Я узнаю дерево, на котором процарапано сердечко с буквами «Й» и «А». Йозеф и Анна. Йо-Йо признается Анне в любви практически на каждом шагу.

Деревянный сарай, у которого мы останавливаемся, наполовину развалился. Трава здесь по пояс, заросли ежевики достают до самой крыши. На дверях — навесной замок, но чтобы попасть внутрь, достаточно оторвать несколько прогнивших досок стены. Внутри темно, окна завешены мешковиной. Сквозь дырки в крыше виднеются кусочки неба. Пахнет землей и смолой.