Пан Володыёвский

Маленький рыцарь чувствовал себя в обществе панны Кшиси несколько смелее, а она, должно быть из сострадания, врачевала его печаль, словно лекарь больного. И может быть, именно поэтому оказывала ему чуть больше сердечности, чем позволяло недавнее знакомство. Но пан Михал был братом пани Маковецкой, а барышня – родственницей ее мужа, и потому такая вольность никого не удивляла. Баська оставалась в тени, и никто, кроме пана Заглобы, не замечал ее присутствия. Но Бася и не нуждалась ни в ком. Весь вечер она с удивлением глядела на рыцарей точь-в-точь как на великолепное оружие Кетлинга, украшавшее все стены. Потом ее одолела зевота, да и глаза слипались.

– Ка-ак залягу, – сказала она, – двое суток просплю… не меньше…

После таких слов все сразу разошлись, женщины были измучены дорогой и ждали той минуты, когда наконец постелят постели.

Пан Заглоба, оставшись с глазу на глаз с Володыёвским, сначала многозначительно подмигнул ему, а потом слегка оттузил на радостях.

– Михал! А Михал! Ну что? В монахи пойдешь али передумал? Девки, как репки. Дрогоёвская – ягодка-малинка. А гайдучок наш румяный, ух! Что скажешь, а, Михал?

– Да полно, – отвечал маленький рыцарь.

– По мне, так лучше гайдучка не найти. Скажу тебе, когда я за ужином к ней подсел, жар от нее шел, как от печурки.

– Егоза она, Дрогоёвская степенней будет.

– Панна Кшися – сладкое яблочко. Спелое, румяное! Но та… Твердый орешек. Были бы у меня зубы… Я хотел сказать, была бы у меня такая дочка, тебе одному бы ее отдал. Миндаль! Миндаль в сахаре.

Володыёвский вдруг нахмурился. Вспомнились ему прозвища, которые пан Заглоба Анусе Борзобогатой давал. Он представил ее как живую – тонкий стан, веселое личико, темные косы, ее живость и веселый смех, особый, только ей свойственный взгляд. Эти обе были моложе, но та в тысячу раз дороже любой молодой…

Маленький рыцарь спрятал лицо в ладони, его охватила печаль нежданная и оттого такая горькая.

Заглоба умолк, поглядел с тревогой и наконец сказал:

– Михал, что с тобой? Скажи Бога ради!

– Столько их, молодых, красивых, на белом свете, – отвечал Володыёвский, – живут, дышат, и только моей овечки нет среди них, одну ее никогда я больше не увижу!..

Тут горло у него перехватило, оп опустил голову на край стола и, стиснув зубы, тихо прошептал:

– Боже! Боже! Боже!..

Глава VII

Панна Бася все же упросила Володыёвского, чтоб он научил ее правилам поединка, а он и не отказывался, потому что хоть и отдавал предпочтение Дрогоёвской, но за эти дни успел привязаться к Басе, а, впрочем, трудно было бы ее не любить.

И вот как-то утром, наслушавшись Басиных хвастливых уверений, что она вполне владеет саблей и не всякий сумеет отразить ее удары, Володыёвский начал первый урок.

– Меня старые солдаты учили, – хвасталась Бася, – а они-то умеют на саблях драться… Еще неизвестно, найдутся ли среди вас такие.

– Помилуй, душа моя, – воскликнул Заглоба, – да таких, как мы, в целом свете не сыщешь!

– А мне хотелось бы доказать, что и я не хуже. Не надеюсь, но хотела бы!

– Стрелять из мушкетона, пожалуй, и я сумела бы, – сказала со смехом пани Маковецкая.

– О Боже! – воскликнул пан Заглоба. – Сдается мне, в Латычёве одни амазонки обитают!

Тут он обратился к Дрогоёвской:

– А ты, сударыня, каким оружием лучше владеешь?

– Никаким, – отвечала Кшися.

– Ага! Никаким! – воскликнула Баська.

И, передразнивая Кшисю, запела:

Если стремится в сердце вонзиться
Злая стрела Купидона.

– Этим-то оружием она владеет недурно, будьте спокойны! – добавила Бася, обращаясь к Володыёвскому и Заглобе. – И стреляет недурно.

– Выходи, сударыня! – сказал пан Михал, стараясь скрыть легкое замешательство.

– Ох, Боже! Если бы все получилось, как я хочу! – воскликнула Бася, зардевшись от радости.

И тотчас же стала в позицию: в правой руке она держала легкую польскую сабельку, левую спрятала за спину, наклонилась вперед, высоко подняла голову, ноздри у нее раздувались, и была она при этом такая румяная и хорошенькая, что Заглоба шепнул пани Маковецкой:

– Ни одна сулейка, даже со столетним венгерским, так бы не потешила мою душу!

– Гляди, сударыня, – говорил меж тем Володыёвский, – я не нападаю, а защищаюсь. А ты нападай сколько душе угодно.

– Ладно. А коли устанешь, проси, сударь, пардону.

– Я и так могу все мигом кончить, коли захочу.

– Неужто?

– У такого вояки, как ты, сударыня, выбить из рук сабельку проще простого.

– Это мы увидим.

– Не увидим, я политес соблюдаю!

– Никакого политеса не надобно. Попробуй выбить, коли сумеешь. Сноровки у меня маловато, но до этого не допущу.

– Стало быть, разрешаешь?

– Разрешаю!

– Опомнись, гайдучок ты мой милый, – сказал Заглоба. – Он не с такими, как ты, разделывался.

– Увидим! – повторила Баська.

– Начнем! – скомандовал Володыёвский, которому Басино хвастовство надоело.

Начали.

Бася, приседая, как кузнечик, лихо сделала выпад.

Володыёвский, не трогаясь с места, по своему обыкновению, едва заметно двинул саблей, словно бы никакой атаки и не было.

– Ты, сударь, отбиваешься от меня, как от мухи! – воскликнула недовольная Баська.