Пан Володыёвский

Ни в чем не повинная Бася вызывала у него теперь злость и досаду, и ни разу ему не пришло в голову, что злостью своей он обижает ее куда больше, чем притворным равнодушием Кшисю.

Кшися женским умом своим тотчас почувствовала смятение пана Михала. Ей и обидно, и горестно было, что маленький рыцарь ее избегает, и все же она понимала, что одна чаша должна перевесить – судьба сведет их еще ближе или разведет навсегда.

При мысли о скором отъезде пана Михала она все больше тревожилась. В сердце девушки не было любви. Она ее еще не знала. Но была исполнена великой готовности любить.

А впрочем, быть может, пан Михал слегка и вскружил ей голову. Он был в зените славы, его называли лучшим солдатом Речи Посполитой. Знатные рыцари произносили с почтением его имя. Сестра превозносила до небес его благородство, несчастье придавало ему таинственность, к тому же, живя с ним под одной крышей, девушка и сама не могла не оценить его достоинств.

Кшисе нравилось быть любимой, такова была ее натура; и когда в эти последние перед отъездом дни пан Михал вдруг сделался к ней холоден, она была уязвлена, но благоразумно решила не дуться и добротой вновь завоевать его сердце.

Это оказалось совсем нетрудно: на другой день Михал ходил с виноватым видом и не только не избегал Кшисиного взгляда, а словно хотел сказать: «Вчера я не замечал тебя, а сегодня готов просить прощения».

И бросал на нее такие красноречивые взгляды, что к лицу ее приливала кровь и душу томило предчувствие, что непременно случится что-то важное. Все к тому и шло. После обеда пани Маковецкая вместе с Басей отправилась навестить Басину родственницу, супругу львовского подкомория, что гостила в Варшаве, а Кшися, сославшись на головную боль, осталась дома: ее разбирало любопытство, что-то они с паном Михалом скажут друг другу, когда останутся наедине.

Пан Заглоба тоже сидел дома, но он любил после обеда соснуть часок-другой, говоря, что дневной сон освежает и располагает к вечернему веселью. Побалагурив часок, он ушел к себе. Кшисино сердце забилось тревожней.

Но какое же ждало ее разочарование! Михал вскочил и вышел с ним вместе.

«Полно, скоро вернется», – подумала Кшися.

И, натянув на маленькие круглые пяльцы шапку, подарок Михалу на дорогу, стала золотом вышивать ее.

Но, впрочем, она то и дело поднимала голову и поглядывала на гданьские часы, что стояли в углу гостиной и важно тикали.

Прошел час, другой, а рыцаря не было.

Панна положила пяльцы на колени и, скрестив руки, заметила вполголоса:

– Робеет, но, пока с силами соберется, наши, того и гляди, нагрянут, так мы ничего друг другу и не скажем. А то и пан Заглоба проснется.

В эту минуту ей и впрямь казалось, что они должны тотчас объясниться, а Володыёвский все медлит, и объяснение может не состояться. Но вот за стеной послышались шаги.

– Он тут недалече, – сказала панна и снова с усердием склонилась над вышивкой.

Володыёвский и в самом деле был за стеною, в соседней комнате, но войти не смел, а тем временем солнце побагровело и стало клониться к закату.

– Пан Михал! – окликнула его наконец Кшися.

Рыцарь вошел и застал Кшисю за вышиванием.

– Вы звали меня, сударыня?

– Подумала, не чужой ли кто бродит? Вот уже два часа, как я здесь одна.

Володыёвский придвинул стул поближе и уселся на краешек.

Прошла еще минута, показавшаяся вечностью; Володыёвский молчал и шаркал ногами от волнения, пряча их под стул, да усы у него вздрагивали. Кшися отложила шитье и подняла на него глаза; они глянули друг на друга и в смущении потупились…

Когда Володыёвский снова взглянул на Кшисю, лицо ее освещало заходящее солнце, и она была чудо как хороша. Завитки ее волос отливали золотом.

– Покидаете нас, сударь? – тихо спросила она Михала.

– Что делать?!

И снова наступило молчание, которое нарушила Кшися.

– Я уж думала, вы сердитесь на меня, – тихонько сказала она.

– Жизнью клянусь, нет! – воскликнул Володыёвский. – Коли так, я бы и взгляда вашего не стоил. Но клянусь, не было этого!

– А что было? – спросила Кшися, подняв от шитья взгляд.

– Вы знаете, сударыня, я всегда правду говорю, любой выдумке ее предпочитая. Но каким утешением были для меня ваши слова – этого выразить не сумею.

– Дай Бог, чтобы всегда так было, – сказала Кшися, сплетая руки на пяльцах.

– Дай Бог! Дай Бог! – отвечал пан Михал с грустью. – Но пан Заглоба… как на духу говорю вам, сударыня… пан Заглоба сказывал, что дружба с лукавым племенем многие опасности таит. Она подобна жару в печи, что лишь подернут золою, вот я и поверил в опытность пана Заглобы, и – ах, прости, сударыня, простака солдата, кто-нибудь наверное поискусней бы фортель придумал, а я… я пренебрегал тобою, хотя и сердце истекало кровью, и жизнь не мила…

Сказав это, пан Михал зашевелил усиками с такой быстротою, какая и жуку недоступна.

Кшися опустила голову, и две крохотные слезинки одна за другой скатились по ее щекам.

– Коли вам, сударь, так покойнее, коли родственные мои чувства для вас помеха, я их от вас скрою.

И еще две слезинки, а за ними и третья блеснули в ее взоре.