Пан Володыёвский

Путешествие близилось к концу; между тем настала ясная ночь, озаренная светом огромной золотой луны. Подымаясь над степью, луна постепенно бледнела, и наконец блеск ее затмился ярким заревом, вспыхнувшим впереди каравана.

– Что это? – спросила Бася.

– Увидишь, – ответил, шевеля усиками, Володыёвский, – дай только проедем вон тот лесочек, что нас от Хрептёва отделяет.

– Это уже Хрептёв?

– Когда б не деревья, он бы тебе виден был как на ладони.

Въехали в лесок, но и половины не проехали, как на другом его конце показалось множество огоньков, – сущий рой светлячков или мерцающих звезд! Звезды эти приближались с необыкновенною быстротой, и вдруг весь лесочек сотрясся от громких криков:

– Vivat наша госпожа! Vivat ее высокородие! Vivat! Vivat!

Это были солдаты, спешившие встретить Басю. Сотни их мгновенно смешались с татарами. Каждый держал в руке длинную палку с расщепленным концом, куда был вставлен пучок горящих лучин. Некоторые несли на шестах железные светильники, в которых горела смола, роняя наземь долгие огненные слезы.

Бася немедленно оказалась в окружении усатых, грозных и диковатых, но светящихся радостью лиц. Почти никто из этих людей прежде ее не знал, многие ожидали увидеть степенную матрону и тем сильнее обрадовались этой почти еще девочке, которая, сидя на белом жеребчике, с благодарностью склоняла налево и направо прелестное розовое личико, счастливое и вместе с тем смущенное столь неожиданным приемом.

– Благодарю вас, судари, – промолвила Бася, – знаю, не ради меня это…

Но звуки ее серебристого голоска потонули в приветственных возгласах, от которых дрожали в бору деревья.

Рыцари из хоругвей генерала подольского и пшемысльского подкомория, казаки Мотовило, липеки и черемисы перемешались между собой. Всяк хотел разглядеть молодую полковницу, подойти поближе, а кто погорячее, норовил поцеловать край ее шубки или ногу в стремени. Для полудиких воинов, проведших жизнь в набегах и охоте за людьми, привыкших к кровопролитию и резне, это было явление столь необычайное и поразительное, что твердые их сердца дрогнули и в груди пробудились какие-то новые, неведомые чувства. Басю вышли встречать из любви к Володыёвскому, желая сделать ему приятное, а может, и подольститься, но внезапно всех охватило умиление. Улыбающееся, милое и невинное личико с блестящими глазами и раздувающимися ноздрями в одно мгновенье стало дорого солдатам. «Дитина ты наша!» – кричали старые казаки, истые степные волки. «Херувим каже, пане региментар!», «Зорька ясная, цветик ненаглядный! – восклицали рыцари. – Все, как один, за нее головы сложим!» А черемисы, прикладывая к широкой груди ладони, причмокивали губами: «Алла! Алла…»

Володыёвский донельзя был растроган и обрадован; подбоченясь, он поглядывал вокруг с нескрываемой гордостью за свою Баську.

Под неумолчные крики наконец выехали из лесочка, и тотчас глазам новоприбывших представились солидные деревянные строения, стоящие вкруг двора. Это и было хрептёвское сторожевое поселенье, ярко освещенное пылавшими перед частоколом огромными кострами – горели целые стволы. И на майдане развели множество костров, только поменьше, чтобы не наделать пожару.

Солдаты погасили свои лучины, поснимали с плеч кто мушкет, кто пищаль, кто штуцер и принялись из них палить в честь прибытия комендантши.

Вышли за частокол и оркестры: рыцарский с рожками, казацкий с литаврами, барабанами и разными многострунными инструментами и, наконец, липеки: в их оркестре по татарскому обычаю, всех заглушая, пронзительно дудели сопелки. К общему шуму примешивался лай солдатских собак и рев перепуганной скотины.

Впереди теперь ехала Бася, а с нею рядом по одну руку – муж, по другую – Заглоба; сопровождение несколько поотстало.

Над воротами, украшенными пихтовыми веточками, на смазанных салом и освещенных изнутри бычачьих пузырях чернелась надпись:

Пусть вас вечно любовь согревает немеркнущим пламенем,
Crescite[69]

, милые гости, multiplicamini![70]

– Vivant! Floreant![71] – закричали солдаты, когда маленький рыцарь с Басей остановились, чтобы прочитать надпись.

– Черт возьми! – сказал Заглоба. – Я ведь тоже гость, но если призыв к размножению и ко мне обращен, убей меня Бог, коли я знаю, как на него ответить.

Однако нашлось и специально ему предназначенное двустишие, и Заглоба, к немалому своему удовольствию, прочел:

Слава Онуфрию Заглобе бесстрашному,
Величайшей гордости рыцарства нашего!

Володыёвский на радостях пригласил всех офицеров и товарищей к себе на ужин, а для солдат велел выкатить пару бочонков горелки. Тут же забили нескольких волов, которых немедля принялись жарить на кострах. Угощенья было вдоволь и даже с избытком; до поздней ночи не стихали над заставой крики и мушкетные выстрелы, наводя страх на шайки разбойников, скрывающиеся в ушицких ярах.

Глава XXIII