Пандемия (СИ)

— Да пошел ты, гуманист хренов, — произнес Гулавин и отвернулся.

* * *

Артем подвез Павла до дома.

— Давай поспи часика три, а потом к нам на Петровку. Обмозгуем план действий.

— Договорились, — Павел вышел из машины и пошел домой.

Мать сразу выглянула из комнаты, когда он появился на пороге квартиры и стал разуваться.

— Все нормально?

— Да вроде, да.

— Ты поешь, или сразу спать пойдешь?

— Потом, сейчас быстро ополоснусь и пару часиков вздремну. Как дома?

— Да…

— Мам, ты чего-то хотела сказать?

— Да нет, все нормально, — она улыбнулась и, повернувшись, закрыла за собой дверь.

Павел, стараясь тихо ступать по скрипучему полу, пошел в ванную, а оттуда в свою комнату. Шторы были плотно задернуты, и в комнате было темно. Он подошел к дивану и в потемках нащупал одеяло.

— Вроде я застилал постель, когда уходил, — подумал он, — надо же, наверное мать белье меняла и сразу разобрала. Любит заботиться, все меня ребенком считает.

Глаза постепенно стали привыкать к темноте, и он вдруг отчетливо почувствовал, что в кровати кто-то лежит. Он почувствовал приятный запах духов и в ту же секунду услышал голос:

— Паша, это я, не пугайся.

— Лиз, ты! — радостно и в то же время не понимая, как она вдруг оказалась в его постели, тихо произнес Павел.

— Я, кто же еще, — она протянула руку, и он моментально оказался в её объятиях.

— Ничего не понимаю, как ты тут очутилась? Что-то произошло?

— Да нет. Просто я так волновалась за тебя. Уехал в ночь, на машине. Потом мне позвонила твоя мама и спросила где ты, мобильный не отвечает, она волнуется.

— Представляешь, я его случайно отставил на работе.

— Представляю, а мы тут с ума все сходим. Короче, пришлось ехать к твоим, успокаивать Лидию Петровну. Засиделись за разговорами до трех ночи. Ну, она меня и уговорила остаться ночевать.

— Что прямо так и уговорила?

— Глупый ты, честное слово, ты что, и впрямь думаешь, что она тебя все ребенком считает. Это ты так думаешь, и напрасно.

— Лизок, ты просто прелесть, слушай, — и он стал ей что-то шептать на ухо и целовать, а рука нежно обнимала грудь, а потом стала сползать все ниже и ниже.

— А ты как насчет того, чтобы вздремнуть, а то ведь тебе скоро на работу?

— А ты что завтра в отгуле?

— С чего ты решил?

— Значит нам обоим на работу, только разве это может быть поводом для того, чтобы оставить любовь до следующего раза?

Она обхватила его за шею руками и поняла, что вряд ли им удастся хоть немного поспать.

— Паша, а твои во сколько встают?

— Отец четверть седьмого, и мама вместе с ним, но она уходит в зависимости от расписания занятий.

— Значит у нас в запасе час с небольшим, понятно?

— Понял, — и они слились в жарком поцелуе.

* * *

Аркадий поднялся наверх и чуть не столкнулся с Борисом.

— Как дела?

— Ху…, этот Булавин или Гулавин, хрен его знает, вряд ли согласится работать с нами.

— Уверен?

— Да.

— А женой пригрозили?

Аркадий мрачно посмотрел на Бориса, и процедил сквозь зубы:

— Её так отделали, удивительно, что она еще жива.

— Значит в расход?

— На эксперименты сгодятся. В нашем деле каждый кролик на учете.

— И то верно. Жаль, очень жаль, что не удалось его уломать работать. Может, не дожал и еще попробуешь?

— Попробовать можно, но толку — ноль. Он не сломается, уверен.

Через три дня на фазенду приехал новенький фургон темно-синего цвета. Из машины вывели двоих. Мужчину лет сорока и девочку лет семи-восьми.

— Кого привез? — спросил Аркадий у Али, стоя возле дверей гаража.

— Врач, дорогой Аркаша, очень хороший врач.

— Понятно, у тебя все врачи и все хорошие.

— Зачем так говоришь. Врачи разные бывают. Бывают хорошие, а бывают плохие, — и ехидно посмотрел на Аркадия оскалив пожелтевшие зубы.

— По-твоему он хороший, а я плохой?

— Обижаешь, дорогой, — в привычной кавказской манере, произнес Али, — Ты лучший, из тех кого я знаю, а плохой тот, кто не хочет с нами работать, верно говорю?

— Философ. А как ты определил, что он будет с нами работать?

— Нутром чую.

— Ах, нутром. Слушай, а когда плохой врач, то нутро как тебе об этом сообщает?

— Ноет, знаешь, когда шашлык плохо приготовлен, живот ноет. Так и человек, если он мне не понравился, живот ноет. А этот хороший, поверь мне. Ребенка очень любит, будет работать и молить, чтобы только ребенка не убили. Я когда к его дочке нож к горлу приставил, спросил, хочешь, чтобы она жила? Он мне говорит — хочу. Тогда сделай, что тебя попросят, и клянусь, аллахом, с её головы ни один волос не упадет, Он мне ответил — все сделаю, только в живых её оставь. А ты говоришь. Хороший доктор, — и засмеявшись, пошел ставить машину в гараж.

— Страшный человек, — вдруг подумал Аркадий, — Ребенку горло перережет и глазом не моргнет. Ну и что, сколько раз я резал подростков, разве что сначала наркоз давал, чтобы они не орали, вынимал из них органы, а остатки засовывал в мясорубку и просто спускал в канализацию. Может, я убил больше чем он? Вот и выходит, кто из нас страшнее, он или я? Нет, пожалуй, лучше не задавать себе таких вопросов, а то умом тронешься, не успев увидеть заработанных денег.

Аркадий посмотрел на небо, по которому плыли редкие облака, и подумал: