Панджшер навсегда

– Какая разница. Главное, что выше пояса, чтоб боевые шрамы показать, штаны снимать не надо. – Замполит снова заклокотал, и теперь смеялись все.

– Теперь понимаю, почему ты лечиться отказался, с такой энергией валяться в медсанбате…

– Вот и я говорю, тоска. Лучше в роте, здесь как дома, все свои.

– Малика, а у нас шампанское.

– Значит, будет праздник…

Вернулись в свой блиндаж в хорошем настроении уже со звездами, уселись расписать «кинга» на четверых, но после полуночи и после бутылки самогона игра не пошла. Черкасов взял гитару, на которой решительно не умел играть, негромко побренчал, настраиваясь, спел с чувством свою любимую «Таганку», потом что-то еще из Новикова. Ремизов, одуревший от выкуренных сигарет, развалился на стуле, поддержал его вполголоса, пора идти спать, но мысли упорно возвращали к Малике. Шустов, бывший спортсмен-легкоатлет, бывший офицер спецназа, непьющий и некурящий, сразу провалился в сон, его не беспокоил ни свет, бьющий в глаза, ни рваное бряцанье гитарных струн, ни табачный дым, висевший под потолком. Васильев по-стариковски ворочался в кровати, он техник роты, но все его проблемы оказались связаны только с людьми, механики курят анашу, разве за ними уследишь?

– Что у тебя в прокуратуре? – Замполит устраивал Ремизова на все сто процентов, но разговоры, которые волнами перекатывались по полку, беспокоили. Если Черкасова признают виновным, то что? Посадят?

– Хреново. Крайним делают, я же молодой, а командир дивизиона – авторитетный офицер, член партии с большим стажем.

– Какое это имеет значение?

– Оказывается, имеет. Плетью обуха не перешибешь.

– Он же открыл огонь без разрешения, его снаряды убили людей.

– А я подставился.

– Знал я одного парня, который открывал без разрешения огонь. Так он очень плохо закончил. Татарина я имею в виду.

– Мы в круге, и все идет по кругу, все повторяется.

– Черкес, что ни говори, но ты заплатил по своему счету. По сравнению с другими, ты даже вперед заплатил.

– Коля, – вдруг приподнялся на локтях Васильев, – мы письмо в прокуратуру, в суд напишем, пусть приобщают к делу. Только мы знаем, какой ты человек и офицер.

– Спасибо, мужики. – Он отвернулся, пряча повлажневшие глаза, и в очередной раз завел свою шарманку: «Таганка, все ночи полные огня…»

На следующий день, после завтрака, когда рота готовилась к тактическим занятиям, в блиндаж влетел старшина Сафиуллин, за руку он тащил вяло упирающегося Дуйсембаева, который превосходил его по весу, наверное, вдвое.

– Командир! Ты посмотри, что поганец творит. Эта парочка, вот он и его дружок Оспанов, нам дедовщину из Молдавии привезли. Еще пороху не нюхали, а все туда же.

– Старшина, давай по порядку.

– Я и так по порядку, – выдохнул возмущенный старшина, сама мысль о том, что его рота может стать жертвой дедовщины, приводила его в негодование. – Хлыстов в столовой убирался, а этот, видишь ли, в начальники заделался, берет его за ухо и носом об стол.

– Ничего он не убирался, грязь по столу развозил, – с высоты своего роста Дуйсембаев спокойно и даже снисходительно взирал на старшину, не понимая, отчего тот так нервничает. Ведь он, Дуйсембаев, помогает старшине поддерживать в роте порядок.

– Прекратить разговоры! – Сафиуллин вскипел. – Вот. Он и не отрицает.

– Я в воспитательных целях.

– Тебе слово не давали, – стукнул по столу старшина, отчего солдат самодовольно заулыбался. Еще бы ему не улыбаться, по физической силе он не находил здесь ни одного человека, равного себе. И этот денщик, которого на прошлой неделе он слегка поучил уму-разуму, вон как испуганно озирается по сторонам, думал, что здесь спрячется.

Ремизов внимательно слушал. Не только слушал, но лихорадочно оценивал ситуацию. Новые офицеры, новые солдаты, постоянная смена личного состава. У Дуйсембаева рост около ста восьмидесяти пяти, вес под сотню. Крепкий, наглый, «черпак» по солдатской иерархии, по виду туповат. Он может разрушить устоявшийся психологический климат в роте. Молодые начнут бояться. Черпаки и дембеля получат дурной пример, почувствуют слабину командиров. За его спиной Черкасов, Васильев и Шустов, но они не должны успеть сказать даже слова, потому что командир здесь только он. По губам Дуйсембаева еще блуждала нелепая улыбка, у старшины уже заканчивался эмоциональный запал… Ремизов молча положил старшине руку на плечо.

– Ты кто?

– Я? – Дуйсембаев не понял вопроса, но теперь смотрел только на ротного.

– Теперь тебе дали слово, говори. Ты кто?

– Я, что ли?

– Ты тупой баран, ты на простой вопрос ответить не можешь.

– Я – солдат.

– Это Хлыстов солдат, он два рейда прошел, а ты – дерьмо собачье.

В лицо Дуйсембаева бросилась краска, щеки надулись, он собирался ответить, но безнадежно опоздал.