Панджшер навсегда

Следом за Кнышем шел Ищанов. Взводный велел по сторонам смотреть, наблюдать, но, погруженный в свои мысли, он ничего не видел, кроме тропы под ногами и самих ног. Левый ботинок, правый, щебень, песок, левый, правый… «Только бы быстрей все это кончилось. Как дома, в Фергане, хорошо было, отец машину обещал подарить к свадьбе. Слава Аллаху, что осенью домой, а Олейнику еще полтора года, вон как в спину тяжело дышит. Надо в повара попроситься, может, возьмут, я и плов готовить умею».

И у Ищанова, и у Олейника глаза всегда оставались печальными. И хотя в своих служебных характеристиках они значились исполнительными солдатами, взводный никогда не поручал им обоим одну задачу, они не из числа тех, на кого он положился бы в бою. А это серьезная оценка. И Олейник не наблюдал по сторонам, в его глазах до сих пор стоял этот изуродованный труп. «Господи, что же будет, это ведь только начало. Какой он страшный, и зачем я на него смотрел. Его шакалы изгрызли, так всегда бывает, они на запах крови собрались. Только не плен, только не плен, мучить будут, лучше гранатой себя подорвать. Тогда и я буду такой же истерзанный. О Господи. Нет, меня уже не будет, главное – душа. А она спасется».

Саленко, мрачный, как и все, но о своей работе он не забывал и сейчас. А его работа в том и заключалась, чтобы наблюдать и видеть – снайперская работа. «Спокойно, Валера, спокойно. Пусть только кто-то попадется мне на треугольничек, я не смажу. Пуля красиво войдет, аккуратненько. И как же этого дурачка угораздило в плен-то. Это ж каким идиотом надо быть. От своих, что ли, отбился, но автомат-то с собой всегда. Зря он так. Его теперь мать дома ждет, а если его не опознают, так и будет числиться без вести пропавшим, а матери каково?»

Ремизов по своей конституции выглядел скорее сухощавым, чем плотным и крепким, но четыре года в училище сделали свое дело, тело обросло мускулатурой, стало выносливым, и теперь он молился на свою альма-матер, по-настоящему оценив все, что она ему дала. При всех адских нагрузках, теряя в весе, он продолжал чувствовать себя уверенно и спокойно. Спасибо тебе, физическая подготовка, спасибо вам, тактика и топография, что бы я делал без вас в горах. Последний эпизод казался ему досадной нелепостью и через час почти пропал из памяти, оставив одно краеугольное решение: надо драться, война не терпит слабых, она их пожирает.

На каменистом участке Марков догнал Ремизова.

– Арчи, – его глаза за стеклами очков казались огромными, – у Рыбакина ЧП.

– У «полковника»?

– Вряд ли он станет полковником, у него пять солдат пропало. Ушли с поста.

– Как это ушли? Куда? Это же Афган, здесь же война, куда тут уйдешь? – Он не сразу понял, о чем ему сказал Марков, в его рассудительном, практичном представлении о жизни такого попросту не могло быть.

– И я про то. Рыбакин дембелей себе на пост набрал, ну ты знаешь, какая у него свита. А вчера утром, пока он спал после ночного дежурства, они спустились с высоты в соседний кишлак помародерствовать.

– Теперь это в наших традициях.

– Кишлак пустой, людей нет, барахла всякого полно, раздолье.

– Вот сволочи! Мы за эти дни, пока они на солнышке грелись, десятки километров по горам и минам намотали, а они поразвлечься захотели. – Досада и злость вспыхнули намного ярче возникшего вначале сочувствия. – Эх, Толик… Что же ты натворил?

– Артем, так уже сутки, как их нет.

– До них не дошло, куда они попали, здесь в наряд вне очереди не ставят, на губу не сажают. Узбеки, наверное?

– Похоже, что узбеки. Они чувствуют себя здесь как дома.

– Точно. Все дерьмо наружу лезет. В Термезе из полка, как тараканы, разбегались и тут начали.

– Он думал, они вернутся вот-вот, не доложил. Ты знаешь, как бывает.

– Знаю. Он думал, что они «порядочные», проведут небольшую рекогносцировку, прихватят чего-нибудь по мелочам и вернутся. А они решили по-своему. Ну Толик, ну организовал службу. Допрыгался, «полковник».

– Злой ты все-таки, Артем.

– Какой есть. А ты добренький. Повозился бы с этим трупом, меня чуть не вывернуло, а моим-то бойцам досталось. Миша, это же трибунал!

* * *