Панджшер навсегда

– А что у нас впереди? – Марков по натуре не романтик и не философ, и за этим риторическим вопросом явственно просматривались и снеговые вершины, которые им предстояло покорять в ближайшие дни, и неблестящие рыбакинские дела. День назад Толик отправился в прокуратуру давать показания, а они с Толиком четыре года учились вместе в Ленинграде.

– Шанобаев! – Замкомвзвода, всегда шедший во взводе последним, откликнулся сразу. – Взводу привал десять минут. Проследи, чтобы консервы не доставали, обедать позже будем. По моей команде. С тропы не сходить.

– Шанобаев, передай по цепи и в мой взвод Умарову – привал. – Шедший следом взвод Маркова сориентировался самостоятельно, но во всем должен быть порядок. Солдаты тяжело валились на тропу, закрывали глаза, они уже научились отключаться даже на эти короткие десять минут.

– Спешить нам сегодня особенно некуда. Ну что, закурим? – Ремизов предпочитал «Ростов», получал на складе только эти сигареты, и его легкие с удовольствием принимали их сладкий дым, даже когда надрывались от работы и недостатка кислорода…

– Можно и закурить. А сколько твоей сестре?

– Восемнадцать лет, дитя еще, поторопилась. Что тут поделаешь, не терпится.

– А мы оба, Арчи, не поторопились, когда женились сразу после «бурсы»?

– «Вот пуля пролетела, и ага, вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…» Ты это имеешь в виду? Или Толика? Или все вместе?

– И то, и другое, и третье.

– Ну детей мы еще не народили, сирот после себя не оставим. А что касается жен… Быть молодой вдовой почетно. – Ремизов произнес это легко, беззаботно, и даже в голосе чувствовалось, что его душа в этот теплый апрельский день ничем не отягощена.

– Господи, кто командует третьим взводом! Тебе же солдат доверять нельзя.

– Что значит – нельзя? Ирка мне себя в жены доверила. А ты знаешь, она какая? О-го-го. Осторожная.

– Что пишет? – Марков спросил по инерции, потому что в чужих письмах интересного нет почти ничего.

– Что – неважно. Важно как. Меня не покидает ощущение, что это письма из другой жизни. Тот прежний мир все еще существует, он такой же, как и был, он не изменился. А наш, в котором мы с тобой, стремительно деформируется. Она пишет, что там, дома, тоскливо, ждет меня в отпуск, просит, чтобы письма чаще писал, чтобы большие, на нескольких страницах. Эх, мне бы до очередного перевала дойти, упасть под камень и уснуть. Мы теперь на самом деле в разных мирах.

– Моя вспоминает, как хорошо мы жили в Термезе.

– Я тоже вспоминаю, – Ремизов помолчал, – но лучше не начинать.

– На тебя этот старый пессимист Хоффман плохо влияет.

– Совсем он не старый, а в остальном… Он просто ко всему относится критически, отсюда его английский сплин, вот так-то, Миша.

– Наверное, на этой почве они с Мамонтом нашли полное взаимопонимание, теперь Костя состоит при нем как начальник личной охраны, да и напрягается не больше.

Все эти альпийские восхождения Маркова тяготили, стояли как кость в горле, и потому он немного ревновал к более удачливому соседу, совсем чуть-чуть, но все-таки. Да и как не ревновать, если тот со своими бойцами в настоящий момент где-то внизу, в долине, безмятежно сопровождал семипудовое тело ротного, пока два взвода прикрывали их сверху, штурмуя каменистую гряду.

– Брось, я давно понял – дураков нет. Все ищут выгоду. Вот что мы на гребне делаем? Мы делаем то, что должны, задачу роты выполняем, так почему же командир роты не с нами? Он там, где легче, где удобнее. – Сегодня Ремизов не злился, в такую славную весеннюю погоду нельзя злиться, но пока он вытаптывал рыхлый горный снег и искал место в камнях, куда поставить ногу, то думал именно об этом и теперь рассуждал вслух. – Пока мы карабкаемся по гребню, он в безопасности.

– Чужими руками жар загребает.

– Соображаешь. – Ремизов хитро улыбнулся и многозначительно поднял палец. – Командир без необходимости не должен разбрасывать роту, распылять силы, чтобы не потерять управление. Это горы. Мы не видим друг друга, не чувствуем локоть. Скоро час, как я потерял их из виду. Мы даже не знаем, где они сейчас.

– И в эфире тишина.

– Если с нами что-то случится, они не помогут.

– Мужики! – Сверху из-за осыпи камней быстрым шагом, перескакивая с валуна на валун, тяжело дыша, к ним приближался Горелов, офицер инженерно-саперной роты, чьи люди работали со вторым батальоном. – Мужики, первому батальону конец. Их на куски рвут, уже двадцать убитых, только что по связи передали.

– Двадцать убитых? Что ты такое говоришь?

– На засаду, похоже, напоролись.

– Мы здесь как глухие, наши Р-148-ые первый батальон не берут. А кто передал?

– Не знаю, мы их волну поймали. Там мясорубка! Их расстреливают, и все! – Горелов кричал, жестикулировал, из него жгучими искрами рвалось нервное возбуждение.

– Как это – всё?

– Не знаю как! У связиста истерика. А может, это и не связист вовсе. Говорит, комбата убили. И все управление батальона положили под пулемет. – Сапер от волнения задыхался, говорил быстро и бестолково, распираемый страшной вестью. – Всех связистов ротных завалили.