Панджшер навсегда

Четвертая рота, точнее, ее обезглавленные остатки, поскольку раненым оказался Аликберов, командир, сформировала дозор и во главе батальона направилась в пятнадцатикилометровое восхождение, искать своих. И сделать это предстояло как можно быстрее, пока их не опередила разведка Ахмад Шаха. Где-то в соседнем ущелье, ближе к Салангу, сгруппировались и начали отход в сторону перевала остатки банды душманов. Этот район в ближайшие дни мог стать интересным для всех.

* * *

«Ну что же, опять горы, опять восхождение…» – со вздохом подумал Ремизов, рассматривая носки своих не знающих износа армейских ботинок. Он поднял глаза на солдат, сидевших невдалеке от вертолетной площадки с вещевыми мешками за плечами и ждавших в полудреме команды на выход. Негромко напряглось сердце, чуть кольнуло и отпустило, оставив где-то в глубине эхо смутной тревоги, – значит, «вертушек» не будет.

– Товарищ лейтенант, – обратился к нему связист, – комбат дал команду вперед.

– Понял. Дозор! Все в строю? Начать движение! Первый взвод, оружие на предохранитель, выдерживаем интервал, вперед! Второй взвод…

Люди ходят медленно. Особенно медленно, когда их снаряжение весит почти два пуда, а иногда – и больше. И все же первые километры прошли легко: и тропа знакома, и подъем не слишком крутой, и здесь не могло быть мин, поскольку местность хорошо просматривалась с постов охранения. Когда Руха и расположение полка скрылись из виду за горными хребтами, движение колонны замедлилось: саперы длинными щупами проверяли каждый вершок тропы, вероятность минирования на широкой пологой тропе была очень высокой. Сапер ошибается один раз, а если не ошибается, то по его следам идти можно смело. Вся батальонная колонна шла по таким следам, которые оставляли два одетых в зеленый камуфляж смертника-гладиатора. Ремизов рефлекторно ставил ноги, куда положено, и мог спокойно вести наблюдение, если же его шаг не совпадал с отпечатками на тропе, ему начинало жечь ступни, как будто их белая кожа касалась раскаленной сковороды. После того что случилось с Хоффманом, ему иногда становилось беспричинно страшно, он рыскал глазами по тропе, там, где она выглядела рыхлой, орал на своих солдат, заставляя их выдерживать правильные интервалы в движении. И не дай Бог, кто-то сошел бы с проверенной тропы, он, наверное, заехал бы прикладом в лоб этому барану. Нелепые мысли перелистывались в голове, а сердце, снова напрягшись, не отпускало.

Начало лета прошелестело пышной листвой чинары и тутовника, потом вдруг все поблекло, жара добралась до верховьев Панджшера, а ветер в особенно удушливые дни гнал вдоль ущелья облака пыли. В это время Ремизов, Марков, другие лейтенанты узнали, что на посту убит Рыбакин. «Мы же учились вместе, в одной роте, – только и сказал Марков, – этого не может быть». Они остолбенели, потеряли и дар речи, и ощущение реальности. Этого не могло быть! Гибель первого батальона всех потрясла, но даже она со временем стала отдаленным гулом как будто чужой войны. Перед ними никто не выкладывал в ряд сорок восемь тел погибших солдат и офицеров, для того чтобы все созерцатели содрогнулись и отчетливо поняли всю хрупкость и бесценность жизни. Бесценность в том смысле, что на войне и гроша не дадут за жизнь солдата. И за их собственные жизни тоже. Но потерь среди офицеров батальона, с кем вместе служили в Термезе, пересекали границу, до сих пор не было, Рыбакин первым встал из-за общего стола, из-за их скатерти-самобранки и молча, не оглядываясь, пошел домой.

Впереди буднично прогремел взрыв. Ремизов резко выпрямился, оторвал взгляд от тропы: прямо перед ним, метрах в тридцати, там, где тропа сделала очередную петлю, на голову его солдата вместе с мелкой крошкой глины и песка оседало черно-коричневое тротиловое облако.

– Махмадов!

– М-м-м! – Солдат полулежал на боку среди высохшей колючей травы, вгрызаясь одной рукой в глину и щебень и держась другой за правую ногу. От ноги осталась только половина, ее оторванная часть лежала далеко в стороне, он безумно таращил глаза и на смеси узбекского и русского языков умолял, чтобы ему ее вернули.

– Всем стоять! – рявкнул Ремизов. – Здесь мины. Связь сюда!

Но и без его предупреждения оказавшиеся рядом солдаты замерли, словно окаменев. Они не могли оторвать глаз от картины еще одного момента истины, когда знание так глубоко, что становится понятна ничтожная грань, разделяющая жизнь и смерть.

– «Альбатрос», я – «Ворон», прием. У меня подрыв. – Первый же выход в эфир в этой операции нес с собой боль и зло. – Нужен сапер и «вертушка» – для эвакуации.

– Понял тебя, «Ворон», я все слышал, сапер пошел. Вызываю «вертушку». Разберись, доложи подробнее. Прием.

Ремизов, подойдя ближе, но не сходя с тропы, осмотрел ранение, Махмадов ничего не соображал и продолжал растерянно оглядываться и мычать.