«Пане-лоцмане» и другие рассказы

Ливанец, густо коптя, забирал влево, прижимаясь к своему берегу. Катер с фотографом, стукнувшись кормой о «Карск» и резко накренясь, развернулся на обратный курс.

— Отлип, стервец, — сказал старпом.

Когда разошлись с ливанским транспортом, лоцман подошел к графину, налил себе компоту в стакан, недоверчиво просмотрел стакан на свет, зажмурясь, выпил.

— О, холодный!

Затем он выпил еще полстакана, достал из кармана пачку английских сигарет и тронул Костю за локоть:

— Не хотите ли закурить, кэптен?

— С удовольствием, благодарю вас. — Костя взял сигарету и прикурил от лоцманской зажигалки с эмалевой красоткой на крышке.

— Я добавляю, Умеран-эффенди. Пойдем быстрее, а?

Лоцман утвердительно кивнул, снова надел темные очки, затарабанил пальцами по раме. Мотивчик был непонятный.

— Дуленко, внимательней на руле, сейчас марш-бросок будет! Андреич, место! — И Костя весело подмигнул им.

Третий штурман, качнувшись, бросился к карте, а Дуленко согласно тряхнул своими неукраинскими волосами.

— Право полборта, — сказал Умеран-эффенди.

И началось то упоительное плавание, когда судно змеей, легко и непринужденно вьется в узкости, а сам ты сливаешься с ним до того, что ловишь себя на нелепом движении, когда, вцепившись руками в планширь мостика, стараешься повернуть судно, как поворачивают руль велосипеда. А слева и справа тянутся широкоформатные берега, на которых одновременно демонстрируются две документальные кинохроники, и мельком улавливаешь отдельные кадры то слева, то справа: пыльные развалины крепости, голубая полоска воды, огромный щит с фигуристой красавицей, рекламирующей пепси-колу, полированное дерево шезлонгов в тени, женская нога в перлоновом чулке, блеснувшая, как сабля, и снова полоска воды, и драные флаги старого белья, обвисшие на заборе у серой хибарки, и полосатая чалма, поднимающаяся с повозки, и кособокий пароходик на воде, и пятнистый вездеход с узкими глазами бронированных стекол…

Лоцман, изредка поглядывая на Костю, командовал рулевому. Дуленко вопросительно взглядывал на Костю, а тот лишь утвердительно кивал. И было хорошо, потому что все были заняты. Дуленко не тянуло на болтовню, третий штурман потерял свою обычную нерасторопность, забыл над картой о смене, а лоцман поскрипывал лаковыми ботинками, перебегая мостик с борта на борт, и тонким голоском подавал команды, а Костя прилип к телеграфу, не выпуская бинокля из рук, и только отмечал про себя все повороты и извилины Босфора да разве изредка подходил к карте — проверить место.

Так длилось до тех пор, пока не появился справа сам залив Золотой Рог, накрытый мостами, и Стамбул с мечетью Айя-Софья, а слева, в воде — старая Леандрова башня и молы нового порта, которые лениво ополаскивались сентябрьским Мраморным морем…

— Стоп ход, кэптен, — сказал лоцман, — я вызываю бот. Подпишите мне, пожалуйста, документы и заверьте печатью, кэптен.

Костя подписал документы, приложил заранее захваченную с собой печать, отдал бумаги лоцману и предложил:

— Не хотите ли перекусить чего-нибудь?

Лоцман посмотрел сквозь темные очки и отказался. Ну что ж, так оно и должно было быть. Костя отошел в угол рубки, закурил, посмотрел, как колечко дыма отразилось в пластике подволока.

Как же все хорошо и неопровержимо получалось у Афанасия Афанасьевича!

Лоцман рассматривал в бинокль левый берег. Катер не появлялся.

Тогда лоцман снял очки, подошел к Косте:

— Я извиняюсь, кэптен. Пожалуй, можно и перекусить, если только немного, если только есть рашен икра.

Костя ответил, стараясь, чтоб вышло безразлично, но достаточно вежливо:

— Икрой, к сожалению, угостить не могу. Однако кое-что найдем, прошу вас, Умеран-эффенди. Присмотрите за судном, Григорий Петрович!

Они спустились в капитанскую каюту, где в салоне на овальном, накрытом скатертью столе уже стояла посуда. Костя, торопясь, достал из холодильника тарелочки с помидорами в сметане, с зеленым перцем, запотевшую бутылку «Столичной», хлеб в плетенке.

— O, Russian vodka! — сказал лоцман.

— Надеюсь, выпьете немного? — спросил Костя и, не дожидаясь ответа, налил в две рюмки. — Ваше здоровье! — Они выпили вместе: Костя свою рюмочку целиком, а лоцман — на треть. Потом лоцман потянулся к тарелке, взяв рукой ломтик помидоринки, положил на хлеб, стал закусывать.

«Где же вилки, черт возьми? Ну, позор!» — Костя нажал кнопку буфетного звонка.

— Ничего, кэптен, не беспокойтесь, — сказал лоцман, — стюард, наверно, наверху, так тоже можно. — И он отпил еще треть рюмочки, положил на хлеб ломтик огурца, опять закусил.

Костя понюхал хлеб, взял телефонную трубку.

— Мостик? Григорий Петрович, вызовите мне буфетчицу. Что? Да вилок нету!

Умеран-эффенди допил последнюю треть, стал похрустывать перцем. Костя вытащил из холодильника тарелку с заливной осетриной и еще бутылку «Столичной».

— О, вери гуд водка! — воскликнул лоцман, вскочил, подошел к окну: не идет ли катер за ним?

Катера еще не было. В дверь постучали, заглянула раскрасневшаяся буфетчица в босоножках и легком платьице. На ее круглом вологодском лице сияла улыбка.

— Чего, Константин Алексеич?

— Вилок нет…