Пани царица

Тот поглядел через плечо, буркнул:

– Скажи ей сама! – и скрылся за дверью.

Марина опустила голову, тая улыбку. С тех пор как Заруцкий вдруг появился в той деревенской избе, в Верховье, из-под пола, словно нечистый из преисподней, ее жизнь обрела некий новый оттенок. Откровенное, почти отчаянное обожание, сквозившее в его зеленых глазах, было для Марины словно приправа для пресной обыденной жизни. О, разумеется, она никогда не подавала ни знака, вообще виду не показывала, что замечает это, что Заруцкий хоть что-то значит для нее… Нет, она даже себе в этом не признавалась. Выдавали ее только сны. Это напоминало ей полудетскую игру, которую вела она некогда с юным красавцем Янеком Осмольским, несусветные черные очи которого и любовь, светящаяся в них, заставляли сердце Марины сладко трепетать. Его убили в ночь того страшного мятежа на ее глазах, убили, когда он защищал свою возлюбленную госпожу, они даже не поцеловались ни разу, и все, что она могла, это прощально сжать его холодеющую руку.

Но Янек был мальчик – Заруцкий же мужчина. Он чем-то напоминал Марине ветер, который носится летом над подмосковными просторами. Такой же резкий, жаркий, непредсказуемый.

Она вдруг вспомнила один-единственный раз, когда ее разогрели торопливые объятия мужа: это случилось после того, как Марина неведомо почему подумала о Заруцком…

Она спохватилась, что Барбара глаз с нее не сводит, и заставила себя принять самый непроницаемый вид. Впрочем, перед Барбарой бессмысленно притворяться, она слишком уж хорошо знает свою панну, видела ее в горе и радости, отчаянии и надежде, читает ее мысли, кажется, еще прежде, чем они приходят Марине в голову…

– Что случилось? – вновь спросила Марина. – Объясни, чего вы так ломились в мою дверь?

– Нашему храброму атаману почудилось, что Димитрий у вас, панна Марианна, – пояснила Барбара. – Уж я ему говорила, что быть этого не может, что я верю тем людям, которые рассказывают, будто он бежал, переодевшись крестьянином и зарывшись в навоз, которым были наполнены дровни, и пустился наутек вместе с одним только своим шутом, этим противным Кошелевым, которого наш государь так отличает и называет его Матвеичем! И не я одна убеждала Заруцкого, но он вбил себе в голову, что должен проверить вашу спальню. Конечно, надоело мужику томиться, разлядывая ваши пышные юбки, захотел посмотреть, что там под ними.

– Какие юбки? Какой навоз?! – растерянно спросила Марина, с опаской поглядывая на верную подругу: вдруг почудилось, что Барбара сошла с ума. – Ради Христа-Спасителя! При чем тут Заруцкий? Какие дровни? Переодевшись крестьянином?! Ты говоришь, Димитрий уехал из Тушина, переодевшись крестьянином? Да ты в своем уме, пани Казановская?

По фамилии она называла свою гофмейстерину, а правильнее сказать, наперсницу крайне редко, раз или два в жизни, будучи крайне разозлена. Раньше Барбара при таком обращении робела, как девчонка, но сейчас покраснела еще пуще, уперла руки в боки и возмущенно выпалила:

– Почему это я сошла с ума? Это, видимо, ваш супруг сошел с ума, коли ударился в бегство, не то что с собой не взяв жену, но даже не предупредив ее!

Марина уставилась на нее во все глаза. Сердитое лицо Барбары смягчилось, губы сложились в жалостливую гримасу:

– Ох, моя маленькая девочка, простите меня. Эта горестная весть…

– Уехал, – перебила Марина ее причитания. – Бросил меня! Испугался!

Барбара тяжело кивнула.