Паническая атака

Они все были на месте — женщины и старичок бухгалтерского вида, и еще одна молодая медсестра, наверно отличница, звонившая мне перед самым Новым годом тогда. Они сразу же повернулись ко мне и посмотрели так, словно обо всем догадались. Не говоря ни слова, я начал задирать штанину, получилось не сразу, штанина не хотела… возможно, это уже начинались неполадки с моими пальцами-руками.

Четыре головы наклонились к моему колену, тихо перешептываясь. Я выдержал несколько страшных секунд, прежде чем задать свой главный, самый главный вопрос.

— Трудно так сразу сказать, — поправил старик очки на носу, и его уклончивость ударила меня сильнее, чем мог бы это сделать прямой приговор.

Отличница, приложив ладонь к губам, быстрыми шагами вышла из кабинета.

— Вы не волнуйтесь, — сказала мне более противная из двух старых медичек.

— Как вы себя чувствуете? — Это старичок. — Ощущения?

Я рассказал про невидимую звезду под коленом, прострелы в самый затылок и в левый глаз и про страх, поднимающийся во мне, как вода в трюме тонущего судна. И про разрывающий все внутренности вопрос: мне могут помочь, хоть кто-нибудь, хоть как-нибудь?! Может, можно ампутировать эту проклятую искусанную ногу?

Появилась отличница и молча кивнула на немой вопрос старичка.

— Пойдемте со мной, — сказал он мягко, почти задушевно. — Идти сами можете?

Я хмыкнул, встав со стула, и чуть не упал, потому что левая нога моя уже слегка онемела. Ну что это такое — позволить нести себя старухам и девчонкам! Хотя чего уж теперь, теперь все равно! Плевать на старух, плевать на молодух! Совершенно плевать! Не сметь, снова приказал я себе и почти не хромая шагнул вслед за старичком. Неприятные женщины постылой свитой шаркали сзади. Из кабинетов, выходивших в серый холл, выглядывали белые халаты. Я мгновенно сделался знаменитостью. Удивляло меня больше всего несоответствие моих ощущений тому диагнозу, что исчерпывающе был подтвержден целым невольным консилиумом. Внутри сделалось как под наркозом, не было непрерывного, черного вопля — все! А ведь-таки все! Куда меня ведут? Не может же в этой обшарпанной медицинской забегаловке быть спасительного сверхсовременного устройства для борьбы со страшнейшими нейроинфекциями.

Я просто шел, и жалобные аргументы типа того, что я ведь успел тогда сделать один укол против бешенства, были как смешной сор под моими ногами. Если чему он и послужил, этот нелепый уколишко, так это продлению срока инкубационной спячки невидимых тварей.

Старичок все время оглядывался и даже пробовал улыбнуться так, словно это его собака укусила меня год назад.

Оказывается, никуда меня не повезут, я напрасно на это надеялся. Все же теплилось что-то вроде ублюдка надежды на самом дне душонки. Меня по особому стеклянному переходу из поликлиники перевели в помещение тридцать третьей больницы. Там нас уже ждали. Сразу три медицинских брата приняли меня, без фальшивых улыбок, спокойно и деловито. Помогли переоблачиться. Когда я увидел, как один из них уносит скомканные в охапку, как что-то заведомо и окончательно ненужное, мои вещички, я съежился весь внутрь, словно меня ударили в живот, и сжал зубы, чтобы не застонать в голос. Все решили, что у меня приступ, и я почувствовал, как меня со всех сторон облепили чьи-то пальцы. Я зашептал быстро:

— Все, все, все, все, все.

— Все так все, — спокойно и твердо сказал один из медбратьев, показывая, что даже для таких несомненных страдальцев, как я, у них тоже есть своя строгость. — Пошли.

Я сидел поверх серого байкового одеяла, положив руки на колени. Палата была двухместная, но я был уверен, что останусь здесь один. Странная палата. Окно высоко под потолком. Есть ли там решетка, я не заметил. Очень может быть.

Мимо открытой двери текла по коридору тихая жизнь инфекционного отделения. Синяя и серая байка проползала медленно и шаркая, белые халаты — быстро и стуча каблуками. Все головы поворачивались в мою сторону. Что я больше вызываю — интерес или отвращение? Все бродящие по коридору как бы сохраняли строгую дистанцию до меня сидящего, и в этом для меня не было ничего особенно нового. Тогда в книжном магазине, с медицинской энциклопедией в руках, я уже испытал, что это такое — полоса отчуждения.

Что же, ко мне так больше никто и не приблизится?

До самого конца?

Кадык словно прирос к горлу, и я никак не мог сглотнуть. И плакать было бесполезно, слезы не потекут. Вся деятельность моего организма как бы запнулась.

В палату из жизни, повернутой ко мне в профиль, неожиданно и решительно завернула тележка с обедом. Толстая, облепленная бородавками женщина налила мне молочного супа и, ставя тарелку на тумбочку, въехала в него большим пальцем и словно продырявила им пленку, отделявшую меня от мира.

Я шумно, почти с рыданием, глотнул воздух. Раздатчица покосилась на меня бородавчатым носом.