Панна Катажина (СИ)

После они долго целовались. Полячка прижалась лицом к волосатой груди и стала нежно водить указательным пальцем по его соску. Поднялась выше, упёрлась ноготком в свежий шрам:

— Ты ведь никакой не студент, да?

— С чего ты взяла?

— Миша, я не раз обрабатывала ножевые и пулевые ранения, узнавать их умею. В тебя стреляли, не далее, как прошлой осенью... Ты налётчик?

Шлаевский погладил девушку по голове:

— Налётчики убивают людей за деньги, я же... Я же убиваю людей за идею. Так что я скорее идеалист с пистолетом.

— Романтик с большой дороги?

— Можно и так сказать... Лучше расскажи о себе.

Катажина вопросительно вскинула бровь:

— Тебе внезапно стало интересно моё прошлое? Может, не стоит туда лезть? Некоторые тайны убивают...

— Как видишь, меня не так-то просто угрохать... Как ты попала в Россию?

— Это долгая история. Долгая, грязная и неприятная.

Михаил подтянулся повыше и, облокотившись спиной на подушку, ответил: «Я хочу знать больше имени о той, кого люблю». Девушка перевернулась на спину, вытянулась у него на бёдрах и положила правую руку любовника себе на грудь, переплетя пальцы с другой:

— Ну тогда слушай... Родилась и выросла я в Кракове. Мы были из мелкопоместных дворян: не сказать, чтоб буржуйствовали, но никогда не голодали. Всё было бы хорошо, но когда мне стукнуло семь, началась Великая война. Очень скоро она дошла и до нас: отца мобилизовали, мать работала с утра до ночи. Брат у меня всегда был сорванцом, а потому с началом военных действий в нашей губернии подрядился посыльным у какого-то криминала. В принципе, когда пришли немцы, ничего особо не изменилось, разве что стрелять стали меньше, потому что фронт пополз к Москве. Через несколько лет грянула революция, фронт рухнул, а на всей территории России началась кровавая вакханалия с резнёй хата на хату. Войцеху тогда уже исполнилось шестнадцать, он записался во фрайкор к Пилсудскому и ушёл из дома строить Новую Польшу на чужих костях. Папа вскорости умер от тифа и мы с мамой остались одни. Вот тогда-то, в проклятом восемнадцатом году, в моей жизни и появился Йозеф.

— Йозеф?

— Йозеф. Сущий демон, ниспосланный богом на землю в наказание... Через наш город из Галиции отступали австрийские части. Ну, как отступали: драпали кто как мог, попутно грабя, убивая и насилуя. В один из воскресных дней я вернулась из церкви и увидела, как они заканчивали надругаться над мамой. Какой-то солдат повернулся ко мне со спущенными штанами и с мерзкой ухмылкой стал надвигаться. Я замерла и просто дрожала... Вот тут он и возник. Гвардейский капитан уложил четверых, потратив всего четыре пули из своего «Маузера». Подошёл ко мне, потрепал по волосам и сказал что-то на немецком. Я не поняла, подошла к умирающей матери и разрыдалась. Тогда он протянул руку и с ужасным акцентом произнёс: «Dziewczyno, chod'zmy». Я пошла... Panie Wszechmogacy, dlaczego?

Катажина надолго замолчала. Офицер не спешил задавать вопросы. Подпольщица поцеловала его руку и продолжила:

— Сначала всё было как в сказке. Йозеф, как он представился, казался добрым волшебником: баловал подарками, вкусно кормил, потакал всем капризам. И потихоньку обучал меня: к пятнадцати годам я умела оказывать первую помощь раненым, прекрасно держалась в седле, знала географию и политическую карту всей Европы, свободно говорила на немецком и начала учить русский. Тогда же я узнала, что Йозеф — содомит и агент австрийской разведки. В один из дней он попросту представил мне кавалерийского офицера как «очень хорошего друга семьи, который теперь будет жить с нами». А когда этот самый друг притащил в дождливую ночь истекающего кровью Йозефа и я дрожащими руками делала первую в своей жизни перевязку, мой патрон без остановки проклинал на немецком британскую разведку и разрывные пули... Byloby lepiej, gdyby wtedy umarl, Boze wybacz mi. B'og mi wybaczy.

— Но он ведь не умер, tak?

— Tak... За следующие несколько лет я ещё трижды лечила его, дважды — его любовников. Одного мы вместе похоронили на заднем дворе. Йозеф научил меня владеть холодным и огнестрельным оружием, работать со взрывчаткой и водить машину. Русский я знала не хуже польского или немецкого, выучила так же латышский и чешский. А потом... Потом я обмолвилась в разговоре, что скучаю по брату, и Йозеф каким-то образом нашёл его. Dlaczego go nie zapomnialem?

Девушка снова надолго замолчала. Шлаевский нежно гладил её грудь, борясь с искушением начать целовать. Полячка вздохнула и стала рассказывать дальше: