Паноптикум

Ха-ха-ха! Этот грязный ублюдок
На меня поднимает свой меч?!
Потерял он, как видно, рассудок,
Я снесу его голову с плеч!
Иудейское это коварство
Обличу я, шипя и бурля, —
Уходи! Здесь Смокгундово царство:
Грозен бог моего короля!

Пастушок задумался, подперев кулаком подбородок, потом опять обратился к королю:

— Хорошо, — сказал он, — если мне нельзя сразиться с драконом, то я готов получить руку Нарлинды и без всякой предварительной драки!

Дракон захрипел:

— Ну и хитер еврей! Берегись, король!

Но короля совсем не надо было предупреждать об опасности, он и так уже задыхался от злости. Он поднялся с трона, подошел к палачу Юнкерглунду и начал реветь за его спиной:

Ты, проклятый бродяга, не прочь
В жены взять королевскую дочь,
Разделить с королевною ложе.
Ах, какой ты наглец, правый боже!
Хоть кудрява твоя голова,
Ты считать не умеешь «ать-два»,
Ты не думал о воинском шлеме —
Не по праву тебе его бремя.
Ты трусливый пастух, а не воин,
И награды такой недостоин!
Ты мятежник! Да это бессовестный бунт:
Мир такого не знал сумасброда!
Где ты, витязь мой верный, палач Юнкерглунд,
Белокурая наша порода!
Погрузи чужака в непроглядную тьму
Вечной ночи!
И каленым железом ему
Выжги очи!

Маленькие балерины в белокурых париках с локонами до плеч принялись танцевать в честь короля Смокгунда, а мужской хор за сценой запел ему славу. Львы, стоящие по бокам трона, перестали лакать пиво и держали себя с серьезностью, приличествующей занимаемому ими месту; Нарлинда в правом углу сцены рыдала, прислонясь к колонне; семиглавый дракон дьявольским смехом сопровождал пение хора, а король время от времени что-то выкрикивал, как будто его кусали блохи.

Юнкерглунд схватил Трамплинга за плечо, а тот обратил взор на восток и закричал, широко разевая рот, прямо в увешанный веревками потолок: «О ты, смертный, ткущий великие желания, знай же: не всегда ты сам на их высоте!»

(Движение в зале. Главный инспектор, доктор Гунар склонил голову: как большой знаток искусства, он понял, что в этой глубокомысленной фразе заключается кульминация всей драмы.)

Подручные палача уже тащили Трамплинга со сцены, оркестр подражал ревущим голосам, а Юнкерглунд, прищелкивая языком, обратился к королю:

— Положись на меня, король! Я всегда был тебе верным слугою. Мой меч разит без промаху!

И король ему в ответ:

— О Юнкерглунд, я знаю, как велика честь быть главным палачом среди всех этих палачей!

На сцене остались лишь Смокгунд с Нарлиндой. Она упала к ногам короля-отца и надрывающим душу голосом молила:

— Помилуй его, о мой добрый отец! Велико преступление того, кто родился не среди нас! Но что я могу поделать, если мне нужна только его кудрявая голова и горячие губы?

Но король был тверд и сформулировал свою непреклонность в следующих стихах:

Любой из чужаков черноволосых,
Коль в нашу затесался он среду
И о твоих мечтает светлых косах,
Всенепременно попадет в беду!
Мой меч разит нещадно! Вот он! Вот он!
Не умоляй меня, Нарлинда-дочь!
В меня уверенность вселяет Вотан:
Герой нарлундов гонит жалость прочь!

Через некоторое время послышались за сценой крики Трамплинга, и я представил себе, как раскаленное железо выжигает грустные глаза пастушка. Хор славил нарлундскую расу, балерины качались, подобно лилиям, движимым легким ветерком, а Трамплинг ревел, как все те, кто на собственной шкуре испытывает практическое применение плохой теории.

Во мне все кипело, кипело страстно и неудержимо. Чем громче становились вопли за сценой, тем сильнее клокотала во мне ярость. Я прижал ноги к деревянным ножкам кресла и скалил зубы, как сторожевой пес, чующий врага. Моя детская душа была до самых краев полна гневом, который все возрастал и заливал меня, подобно наводнению.