Паноптикус (СИ)

   Вообще Ева Браун оказалась очень способной ученицей, она всё схватывала на ходу, словно брошенный шмат мяса: и то что касалось музыки, и то что касалось танцев, и, сам собой, - секса. Иной раз, после полового акта, сидя на развороченной, боевой постели, Людцов подолгу внушал ей понятия человеческого языка. Также как и сексу, языку Еву пришлось обучать с ноля. Он имел желание наделить её даром земной речи, не даром, разумеется, а имея в том свою корысть: возможность общаться с возлюбленной без обиняков, напрямую, минуя расплывчатую мимику и жестикуляцию. Чёртовица быстро поняла правила игры. Она без напряжения запоминала слова, но произносить их оказалось делом куда труднее. Громадная пасть ксеноморфа тяжело поддавалась дрессировке, некоторые звуки оказались вне границ её возможностей. Пасть была хороша для всего, но только не для разговоров по душам. Слишком сложная и слишком массивная челюсть не могла справиться с тонкими нюансами человеческого произношения, хотя некоторые слова Ева всё же выучила (немного, десятка три-четыре) и могла вполне адекватно их воспроизвести. Сорок слов в течении медового месяца обучения, по ходу которого они более предавались всё же занятиям иного рода - неплохой результат. Ева часто называла кибернетика по имени, говорила что-то вроде "люблю" или "давай отсосу", что вызывало у Людцова неудержимые приливы нежности и веселья.

   Если говорить в общем, то Браун очень легко научилась понимать человеческую речь. За месяц супружества она практически полностью овладела, необходимою для ежедневного общения, базою понятий. Под конец Людцов перестал заморачиваться, долго объясняя партнёрше чего он собственно хочет - бестия понимала его буквально с полуслова. Что это было: следствия абсолютного слуха, пресловутая генетическая память ксеноморфов или может причиной всему является любовь? Людцов так и не смог ответить себе на этот вопрос. Ему хотелось верить, что дело не только в умственных способностях чужих, он осторожно надеялся что без чувств здесь не обошлось. Осторожно, потому что старался лишний раз не обольщаться на свой счёт, действительно, кто знает, что у бестии творится в голове, любовь ли это или неординарные, природные данные - поди разберись. Как не крути, а несомненный признак разумности данного вида был на лицо, Ева не была безмозглым истуканом, но ведь не разумом единым жив ксеноморф. Кроме полушарий мозга, в наличии ещё имелся, всегда готовый к драке, неусидчивый кулак - бесперебойное сердце ксеноморфа.

   Попытки уяснить себе что происходит исходила как с одной так и с другой стороны. Желание разобраться в своих чувствах оказалась свойственной как человеку так и инопланетной форме жизни. Людцов был уверен, что его избранница задавалась теми же вопросами что и он. По всей видимости, она также спрашивала себя, способны ли люди на чувства, любит ли её Владислав или это просто так, минутное увлечение - поматросит и бросит. Иногда он ловил на себе её долгий скорбный взгляд, тогда кибернетику казалось, что Ева Браун смотрит на него с каким-то даже отчаянием в глазах. Порой танцуя, чёртовица вдруг останавливалась посреди вальса, замирала, и опять этот взгляд - долгий, пристальный, тягостный. Она как будто желала заглянуть человеку в душу, проникнуть в его чувствилище, в мясисто-эмоциональную суть. Очевидно Ева также терялась, мучилась сомнениями: поди разбери что у этих прямоходящих в голове. Владислав на разные лады пытался её успокоить. Долгими вечерами, сидя на разорённом ложе, они разговаривали о своих чувствах, разумеется, в меру своих скромных коммуникационных возможностей. Это скорее напоминал пародию на общение: всё время на разный манер, в разной тональности повторялись одни и те же слова, кружились одни и те же понятия. Десяток их не находило себе места, сладко и горестно ворочаясь под одеялом. Иной раз дело доходило даже до лёгких размолвок. Ева тогда, подобно неподдельной женщине, отстранялась, холодно замыкалась в себе, превращалась в невозмутимый кусок каменного угля. Людцову в таких случаях ничего другого не оставалось как двигаться давно разбитым путём, который до него проторили поколения безнадёжно влюбленных мужчин: он первым делал шаг к примирению, мудро поддавался, шёл на меленькие ласковые уступки. И каждый раз подобные, в общем мнимые ссоры неизменно заканчивались в постели к вящему удовольствию недавних оппонентов.