Панорама Времен

— Гордон, — начал журчащим успокаивающим голоском Лакин, — я думаю, что в настоящий момент вы недооцениваете значение этой проблемы шумов, с которой столкнулись. Поймите, совсем не обязательно полностью разобраться в новом явлении, чтобы его открыть. Гудьер открыл способ получения твердой резины, случайно капнув на горячую печку смесью каучука и серы. Рентген обнаружил излучение, когда возился с опытами по получению электрических разрядов в газонаполненных сосудах.

— Но это совсем не означает, что то, чего мы не понимаем, имеет важное значение, — поморщился Гордон.

— Конечно, нет. Но в данном случае поверьте моему опыту. Это как раз такая загадка, о которой сообщит “Физикал ревью леттерс”. И это повысит наш престиж в глазах ННФ.

— Я все-таки думаю, что это сигнал, — покачал головой Гордон.

— Гордон, вы сможете уже в этом году пересмотреть свою позицию. Мы повысим ваш ранг до доцента и продлим вам срок пребывания в должности профессора.

— Да? — Но Лакин даже не сказал о том, что они могли бы, применяя бюрократический термин, “утвердить его в должности окончательно”.

— Солидная статья в “Физикал ревью леттерс” имеет громадное значение.

— Да.

— Но если ваш эксперимент останется по-прежнему безрезультатным, то я, к моему большому сожалению, не смогу вас поддержать.

Гордон внимательно смотрел на Лакина. Были расставлены все точки над “i”. Лакин в роли руководителя боялся за кресло, в нем бурлила строго контролируемая энергия. Он пытался понять, насколько серьезное впечатление произвели его слова. Фирменная рубашка подчеркивала его атлетическую грудную клетку, а трикотажные слаксы выгодно облегали мускулистые ноги. Лакин хорошо адаптировался в Калифорнии, загорая под ласковым солнцем и совершенствуясь в игре в теннис. Где-то далеко остались забитые оборудованием полутемные лаборатории Массачусетского технологического института. Лакину здесь нравилось, он хотел долго жить в этом городе толстосумов, наслаждаясь роскошью. И за свое положение тут он не прочь был побороться.

— Полагаю, разговор окончен, — упавшим голосом проговорил Гордон. — Я буду продолжать собирать информацию.

По дороге из аэропорта Линдберг Филд Гордон старался беседовать на нейтральные темы. Его мать тараторила о соседях с Двенадцатой улицы, чьих имен он уже не помнил и чьи сложные семейные отношения, свадьбы, рождения и смерти его не интересовали. А матери казалось, что он сразу поймет, зачем Голдберги наконец покупают участок в Майами, а также разберется, почему их сын Джереми поступил в Нью-йоркский университет вместо Йешувы. Для Гордона все это являлось частью громадной мыльной оперы жизни. Каждый фрагмент имел свое значение. Одни получают трепку, другие — после многих страданий — заслуженную награду. В жизни его матери он, совершенно точно, олицетворял награду. Она охала от восхищения, когда они мчались по шоссе в направлении Ла-Ойи и видели пальмы, растущие без всяких искусственных приспособлений; белые пляжи в заливе Мишн-Бей, незамусоренные и не забитые толпами отдыхающих. Никакого Кони-Айленда, никаких тебе запруженных пешеходами тротуаров, никакой толчеи. Прекрасный вид на голубую бесконечность океана с горы Маунт-Соледад не имел ничего общего с угрюмой серой путаницей домов и улиц в Нью-Джерси. На нее производило впечатление все, что напоминало, по рассказам, об Израиле. Ее отец, ярый сионист, регулярно перечислял деньги для поддержки исторической родины.

Гордон не сомневался, что она продолжает делать то же самое, хотя ему никогда не предлагала вносить деньги на святое дело. Возможно, она считала, что ему необходимы все его гольд для поддержания своего профессорского имиджа. Вообще-то так оно и было. Ла-Ойя требовала больших затрат. Но Гордон сомневался, готов ли он сейчас поддерживать традиционное дело евреев. Переезд в Ла-Ойю из Нью-Йорка поколебал его устои в отношении кошерной пищи и истин талмуда. Пенни говорила, что он не похож на еврея, но Гордон знал, что она просто ничего в этом не смыслит. В тех краях белых американцев, где она выросла, ее не научили определять национальность человека по различным мелочам. А в Калифорнии большинство людей вообще не интересовались такими вопросами, что вполне устраивало Гордона. Ему не нравилось, когда, прежде чем тебя поприветствовать, стараются определить, кто ты такой. Стремление освободиться от клаустрофобической еврейской среды стало одной из причин, по которым он уехал сюда.

Они уже почти подъехали к дому, свернув на Наутилус-стрит, когда мать небрежно бросила:

— Тебе следовало бы что-нибудь рассказать мне об этой Пенни до того, как мы с ней встретимся.

— Что же о ней сказать? Калифорнийская девушка.

— Объясни поподробнее.

— Она играет в теннис, лазает по горам, раз пять побывала в Мехико, но никогда не была восточнее Лас-Вегаса. Она даже занимается серфингом и пыталась приобщить меня, но мне сначала нужно улучшить свою физическую форму. Я занимаюсь упражнениями согласно комплексу летчиков канадских ВВС.