Пантелеймон Романов

В бывшем трактире кипела жизнь. Ударников было одиннадцать человек: шесть ребят и пять девушек, они работали при колхозе, объединявшем шестьдесят дворов. У комсомольцев не было принципа специализации по линии личного призвания, все обязаны были делать всякую работу, но наравне с этим у каждого было свое ответственное дело: один ведал постройкой риги, другой был трактористом, третий организовывал работы с единоличниками, четвертый вел огородное дело. Тянувшиеся прежде за дворами полоски конопляников были распаханы под один клин и засажены свеклой, капустой и помидорами, которых никогда прежде здесь не садили.

Если среди них был художник, музыкант, то он делал то же, что и другие, и, кроме того, давал свою продукцию, если она имела значение и для общей работы. Его талант не расценивался как какой-то высший дар, требующий к себе особенного отношения. Отношение было одинаковое как к тому, кто занимался свеклой, так и к тому, кто обладал творческой способностью, на нее смотрели не как на его личное, а как на общее дело группы. И если это дело могло быть полезно колхозу в самом широком смысле — это было хорошо, но если требовалась для общего дела в данный момент простая физическая сила, то каждый, будь он хоть гений, в первую очередь должен был давать ее в помощь ударной работе, так как в этот момент главным была ударная работа.

Перед трактиром висел снятый с церкви колокол, в который звонили к началу работ, к обеду, к ужину. И около него всегда в это время торчали двое- трое деревенских мальчишек. Как только дежурный выходил звонить, они бросались к веревке и звонили до тех пор, пока кто-нибудь не запускал в них веником из окна.

Ребята жили внизу, девчата наверху, куда вела деревянная лестница с выточенными столбиками перил. Завтракали и обедали в бывшей лавке за большим деревянным столом, сидя на досках, положенных на бочки. А готовили в садике за домом, где была выкопана ямка и над ней поставлены из трех кольев, связанных вверху проволокой, козлы для котелка.

Когда дежурные чистили картошку и готовили завтрак, из соседнего двора всегда являлся гладкий толстый поросенок, которого прозвали Прогульщиком. Он подъедал все, что ему бросали, и так привык к ребятам, что бегал за ними, как собака. Стояло жаркое засушливое лето. Дождя не было уже около месяца. На дорогах лежал толстый пухлый слой пыли, которую поднимали и крутили вихри. А когда ехал обоз, то пыль закрывала повозки и лошадей, и только чуть виднелись мелькавшие в ее облаках дуги.

Пары лежали невзметанные, потрескавшиеся, по ним бродила тощая скотина и сбивающиеся в кучу, головами в середину от мух, овцы. Мужики все ждали дождя, но потом один за другим стали выезжать на пар и поднимать сохами залубеневшую землю.

Ударники около сарая на траве налаживали полученный трактор, который что-то капризничал. Около него стояла кучка мужиков и ребят. Сначала они молчали, потом, видя неудачу, стали смелее и начали отпускать иронические замечания. Поросенок все лез к машине и мешал исправлять. Когда его прогоняли, шлепая по толстому заду, он, как упрямый баловень, визжал на весь двор, но не уходил.

— Заело… — сказал один из единоличников, смотревший, как комсомолец в фартуке (он же завхоз Лебедев), весь перепачканный в нефти, возился с машиной…

— На нем только на свадьбу ездить.

— Да и то кобылу запрягать надо.

Наконец в нем что-то застучало, запокало.

— Андрей, садись, — сказал завхоз Лебедев, отходя с французским ключом от трактора, — возьми Шурку с собой, начинайте от риги.

Тракторист вскочил на машину с прицепленным к ней плугом, и она тронулась по улице к церкви, потом на гору к кладбищу.

— Ах, черт, и на гору прет, — крикнул кто-то не то с разочарованием, не то с удивлением.

— Придумали.

— Они то придумают, что и не обрадуешься.

Тракторист был красивый юноша лет девятнадцати, с засученными по локоть рукавами белой рубашки. У него были светлые волосы, давно не стриженные и начавшие уже курчавиться и завиваться сзади. На лице — здоровый румянец, разлившийся по всей щеке сквозь летний загар, как бывает у чистых и здоровых молодых людей.

Он был сын знаменитого художника, учился в вузе и уже второй год работал летом в колхозе.

Трактор выехал на кладбище, неуклюже боком перевалился через плоскую канаву и пошел вдоль дороги. Четырехлемешный плуг зарылся сошниками в сухую землю и отворачивал сразу аршинную полосу пашни.

Кое-где на загонах виднелись единоличники, крутившиеся со своими сохами на узеньких полосках, и погоняли кнутами и руганью напрягшихся из последних сил лошадей.

Шура в голубой майке, зашнурованной на груди тесемочкой, и в синей юбочке шла рядом с трактором, переговариваясь с Андреем, они подъезжали к пахавшему сохой мужику по другой стороне дороги. Он остановил лошадь и ждал их приближения.

Андрей знал его, это был Голубев, закоренелый собственник, крепкий хозяин, который ни за что не хотел расстаться со своим хозяйством. Лошадь у него была гладкая и раскормленная.