ПЕТУХОВ.
НАДЯ. Молодое поколение за вас тоже баночку опрокинет.
АННА ФЕД. Надежда, откуда ты, скажи на милость, набралась таких выражений? Ничего не чувствует, ничего святого нет. Забыла, как называются такие люди. ПЕТУХОВ. Попало барышне.
КАШИН. До глубины души, господа, растроган.
ПЕТУХОВ. Так и надо. Певчие! Ах, года их не считайте.
КАШИН. Я только не вижу еще двух дорогих гостей: Ивана Ивановича и нашей милой княгини. Она вчера приехала. Ее выгнали из ее пензенских имений, где я покупал у нее лес.
ГОЛОС. Ого, уже до Пензы дошло.
ГОЛОС. Батюшка, батюшка…
НАДЯ. Попы идут!
АННА ФЕД. Надежда! О, наказание!
Входят священник и дьячок с косичкой.
СВЯЩЕННИК. Мир дому сему.
ГОЛОСА. Благословите, батюшка, благословите.
СВЯЩЕННИК
КАШИН. Ну, помолимся, а потом закусить.
Начинается молебен. Молодежь стоит сзади матери, ее разбирает смех, и это развлекает мать. Она все оглядывается, показывает им кулак и говорит в промежутках молитвы: «Олухи! Ослы! Перестанете вы или нет!» Дьячок поет и раздувает кадило, взяв от образов картон, на котором нарисованы карикатуры, вдруг замечает их и, продолжая петь, показывает священнику. Тот, покачав головой, передает их Кашиной.
АННА ФЕД. Что это такое? Надежда, это твои штуки? НАДЯ. Ой, елки зеленые!
АННА ФЕД. Надежда! Что это за елки!
Надя убегает с карикатурой. Молебен кончается. Прикладываются ко кресту.
АННА ФЕД.
ПЕТУХОВ. Нет-с, мое вот, с треугольниками. Новой школы.
АННА ФЕД. То-то вот, тебе 40 лет, шесть человек детей, а у тебя треугольники…
КАШИН. Прошу садиться, господа. Петухов, ну-ка.
Входит княгиня.
КАШИН. А княгиня. Как раз к столу. Добро пожаловать.
Все встают и с интересом смотрят на нее.
КНЯГИНЯ. Здравствуйте, мой дорогой Родион Архипыч, Анна Федоровна.
ШИШИКИНА. Сесть-то не дадут как следует…
КНЯГИНЯ. У вас какое-то торжество?
КАШИН. Празднуем свою серебряную свадьбу.
АННА ФЕД. Одно двадцатипятилетие со своим соколом откатали.
КНЯГИНЯ. Откатали? Ну, видите, как хорошо.
Капитан рычит.
КАПИТАНША
ПЕТУХОВ. Позвольте представиться: поэт, художник, артист, драматург и режиссер, или, как теперь говорят в Москве, постановщик Ардальон Петухов.
КНЯГИНЯ. Очень рада. Постановщик?.. Я непременно это запомню.
КАШИН. Ну что, братец, выскакиваешь. Вот позвольте вам представить: граф Виктор Львович Поклевский, наш батюшка, ну, а остальные там, это ерунда все.
КНЯГИНЯ. Вы из Москвы, граф? Ради бога, расскажите. Оттуда ужасные слухи. Что там? Большевики какие-то. Что это, партия, народность… греки какие-нибудь?
ПЕТУХОВ. Градусом повыше греков. Господа, внимание. Может быть, граф нам расскажет про Москву.
ВСЕ. Да, да. Ради бога… Расскажите… что там. Дайте стул графу.
ГРАФ. Да, это ужас… И ужас этот идет сюда. Особняк мой взяли, посадили туда каких-то развязных молодых людей, которые навешали там своих плакатов, флагов и с огнестрельным оружием дежурят у входа.
АННА ФЕД. Надежда, ты слышишь, что говорят?
НАДЯ. Что, мама?
АННА ФЕД. Навешали плакатов и развязных молодых людей. А ты. матушка, идешь по той же дорожке. Да, да. Ну, граф?
ГРАФ. На каждого гражданина определено 16 квадратных аршин, такие квадраты. И все богатые люди, чтобы спасти свои квартиры от вселения посторонних элементов — портных, рабочих, — принуждены брать к себе знакомых, родственников и ими заполнять эти… квадраты. Или делать вид, что заполнены… путем прописки мертвых душ.
ВСЕ. Как мертвых? Что такое? Что это значит?
ГРАФ. Так… Умрет какая-нибудь родственница, а ее пропишут.
КНЯГИНЯ. Боже мой, ужас какой! Вы слышите?
СВЯЩЕННИК. И мертвых во гробах посрамят.
ГРАФ. Потом нарочно во всех комнатах ставят кровати, кладут дрова. Одеваются возможно хуже, живут без прислуги, чтобы избавиться от налогов. А таких вещей
БЕРКУТОВ. Чем хуже, тем лучше.
ШИШИКИНА
КАШИН. Значит, ежели я занимаю большое помещение, вот это, скажем, то ко мне могут поставить постояльцев?