Пантелеймон Романов

Вдруг на выгоне показалась бегущая фигура без шапки, босиком. Все узнали Карпуху, который всегда ходил разувшись и без шапки. Он отличался тем, что на собраниях не соглашался ни с какими предложениями и постановлениями и предлагал свои. Нужно — не нужно, но он свое мнение высказывал, спорил, кричал и сбивал всех с толку.

Он еще издали что-то кричал и махал руками в сторону потребиловки.

— Чегой-то он? Ай потребиловка загорелась?

— Нет, чтой-то не видать.

— Не дай бог. Ситцу одного, говорят, рублей на пятьсот.

— Эй, Кузнецов, к тебе села!

— Где?.. Ой, чтоб тебе…

— Да, бабам к празднику наготовили. Заведующий говорит, прямо надоели, все ходят, смотрят. Покупать не покупают, а только все загодя присматривают да выбирают. Ой, братец ты мой, вот чешет-то!..

Две избы, стоявшие рядом, ярко горели, солома на крышах уже прогорела и обваливалась с них огненными кучами, из которых шел тот особенный серо-желтый дым, когда в середине есть еще несгоревшая солома. Обнажившиеся стропила жидко горели перебегающими зайчиками.

Карпуха, запыхавшийся от бега, с растрепавшимися нечесаными волосами, не добежав до толпы, остановился и крикнул:

— Что ж вы, окаянные! Товар-то ведь весь сгорит!.. Вытаскивать надо!

— Далеко, что ему сделается, — сказал один голос из толпы.

— Далеко-то далеко, — отозвался другой, — а на всякий случай не мешало бы.

Несколько человек отделилось от толпы.

— Куда это они?

— Да вон, потребиловку отстаивать выдумали. Они бы лучше тут стояли, Кузнецова изба того и гляди загорится.

Еще отделилось несколько человек, а за ними, поколебавшись несколько времени, как колеблется на ярмарке толпа, не зная, к какому балагану идти, вдруг хлынули все к потребительской лавке. А впереди молодые бабы.

— Давай ключи, отпирай! — кричал Карлука на заведующего.

— Какие тебе ключи, ошалел.

— Какие… выносить надо. Не видишь — горит.

— Да ведь горит-то за полверсты.

— В Слободке за версту горело и то не выдержала. Давай, говорят.

Лавку отперли, и все, давя друг на друга, бросились выносить.

— Стойте, стойте, по порядку! — кричал заведующий.

— Есть когда разбирать. Покамест порядку дожидаться будешь, все и сгорит.

Бабы бросились прежде всего к ситцу.

— Что вы за ситец-то хватаетесь, муку волоките!

— Дюже тяжело…

— Волоки товар в одно место! — кричал Карпуха. — На середку выгона складывай, там не достанет.

Но выбегавшие из лавки бабы с потными, красными лицами и со съехавшими с голов платками со штуками ситца в руках и прочими товарами бежали не в одно место, а все в разные: кто в конопляники, кто на задворки.

От пожара, увидев, что потребиловку выносят, бросились все остальные, даже Кузнецов, бросив свой веник с шестом посередине выгона.

— Черт чумовой, ты-то куда прибежал? — кричали на него.

— Ладно, — сказал тот, отмахнувшись, и схватил в обе руки какие-то оставшиеся на его долю коробки.

— Эй, куда в конопляники тащишь! — кричали на баб.

— Лучше, не сгорит…

— Теперь хоть завтра назначай учет, — не загорится.

Когда спасли весь товар и посмотрели на место на выгоне, куда велено было складывать, то оказалось, что там лежали три железных ведра, связка баранок и две лопатки.

Около товара стояла куча народа и смотрела на них.

Подбежал Карпуха, как на войне подбегает командир после атаки, посмотреть, сколько взято пленных, и крикнул:

— Куда ж остальное-то делось?!

— Еще не донесли, значит. А может, в другое место положили, от огня подальше.

А из конопляников выбегали потные, растрепанные бабы и, увидев, что на них смотрят, сейчас же переменяли бег на неспешный шаг и начинали на ходу оправлять сарафаны, как будто они не за тем делом туда ходили.

— Ты откуда?! — кричал Карпуха, встречая каждую такой фразой.

— Из конопляников — не видишь?

— А зачем туда ходила?

— Зачем туда ходят-то…

— А товар брала?

— Какой товар?

— Да из потребиловки.

— Что ты, очумел! Я и в глаза его не видала.

— Соберешь после, главное дело вытащить, — говорили в толпе.

— Матушки, кузнецовская изба загорелась.

И бросились к пожару. А впереди всех сам Кузнецов со своими коробками под мышкой.

— Ах ты, дьявол тебе в живот!.. — кричал Кузнецов, тыкая в отчаянии багром в горящую стену своей избы. — Вот подвернулся-то, собака, с своим товаром. Ну, как ни вякнет, так уж знай, какая-нибудь штука выйдет.

— Теперь пошло дело, — говорили в толпе, — брось, а то хуже шапки летят. Ведь вот, правда, вредный человек какой. И черт его дернул вякнуть.

— А потребиловку-то спасли? — спрашивали вновь подбежавшие.

— Ее и спасать нечего было. Товар только вынесли.

— Много?

— Нет, почесть ничего не было. Так на выгоне лежит чтой-то.

— Его, этого Карпуху, самого за это в огонь надо. То же в прошедшем году с этим амбаром помещичьим, хорошие деньги за него давали, продать хотели, а он и вякнул на собрании: «Как бы, говорит, товарищи, петли с дверей да железо с крыш не растащили, железо-то уж очень хорошее. Такое, говорит, толстое старинное железо, какого теперь ни за какие деньги не купишь». Все прислушались. А на другой день посмотрели, железа половины на крыше нет. А через три дня и вовсе на этом месте чисто. Вот он какой черт.