Пантелеймон Романов

Поезд уже тащился едва-едва и все время дергал, отчего пассажиры каждую минуту кланялись.

— Тетка, что ж не крестишься? — спросил веселый парень.

— Зачем?

— Что ж зря-то кланяться? Заодно бы уж и помолилась.

— Год назад говорили, что пяти месяцев не выдержим, всему крышка будет: дороги станут, народ перемрет, — сказал человек в чуйке, — нет, все еще ползаем.

— Отчего так?

— Народ крепкий.

Поезд вдруг рванул, как бы из последних сил, и остановился.

— …Кончился… — сказал кто-то.

В дверь вошел человек, обвязанный башлыком, и сказал:

— Вылезайте к черту, дальше не пойдет.

— Как не пойдет! А куда приехали-то?

— Черт ее знает. Никуда не приехали. Дров опять нету.

Все стали вылезать.

— Эй, ты! — закричали машинисту. — Куда у тебя дрова деваются? С маслом, что ли, их ешь?

— С маслом… Накидают хворосту и вези их.

На крыше сидели занесенные снегом, обвязанные башлыками, платками, тряпками люди.

— Чайку-то нам не оставили? — крикнул веселый парень. — Идите-ка поразмяться, дровец потаскать.

Поезд стоял около леса. Начинало темнеть. Поднимался ветер, и среди снежной пустыни слышался только жидкий шум от ветра в высоких соснах.

— Какие тут, к черту, дрова, что ж мы, ему по палочке, что ли, собирать будем? Около деревень, а не около лесу надо останавливаться.

— Мы тоже так-то помучались. Сторожка подвернулась, всю и разобрали. Смеху что было!

— Вот небось хозяин-то пришел домой щец похлебать…

— Смех смехом, а вот как застрянем, еще подохнем тут с голоду.

— Ничего. Зато сами хозяева: воду наливаем, дрова собираем, машинист у нас — малый хороший, — сказал парень и крикнул машинисту — Эй, дядя, лошадь-то твою поить еще не скоро? А то там на крыше чайник горячий есть.

— Ну, сыпь, сыпь за дровами… Мать честная, ну и снег! — сказал красноармеец, бросаясь с насыпи и увязая почти по пояс.

— Мягче работать! — крикнул парень, бросаясь вслед за красноармейцем. — Держись организованно!

— Так-то вот на фронте пришлось дрова собирать, а мы, братец ты мой, рваные были, кто в чем: как начали нас стрекать откуда-то из пулемета, мы целую ночь в снегу и пролежали, потом встали — у кого нога отморожена, у кого — рука. Потом подкрепление подошло, мы как двинули их!.. Командир наш валенки в снегу увязил — так босиком как пустится вдогонку! Смеху что было!..

— Нашел! — крикнул кто-то в лесу.

В лесу оказались напиленные и сложенные в казаки дрова. Все стали длинной вереницей таскать их к паровозу.

— Дядя, прикурил теперь? — спросил веселый парень.

— Прикурил…

— Ты бы в карман огоньку-то с собою взял… да сел бы поближе к паровозу.

Какой-то мужик в лапотках и разорванном армяке, только что принесший свою охапку, стоял перед паровозом и говорил машинисту:

— Ты под горку-то хоть когда поедешь, не топи, а то палишь небось вовсю…

— Учи еще… Что ж ты палок каких-то приволок! — крикнул машинист на другого. — Вот и вози их тут, чертей.

— Сгорят…

— Ну, садись, садись, едем! — крикнул машинист, высунувшись и поглядев назад вдоль поезда.

Пассажиры бросились в вагоны и на крыши.

— Чайник-то долили? — крикнул парень на крышу.

— Долили… Вас бы вот около него погреться послать, — сказал недовольно человек в нагольном тулупе, усаживаясь спиной к трубе.

— Когда-нибудь дойдет черед и до нас. Когда под мосты проезжать будете, поклониться не забудьте. А то намедни приехал поезд на станцию, троих с крыши сняли, — сами тут, а голов нету. Смех, ей-богу. Под мостом проезжали да зазевались, ну и сняло.

— Сам стронешься? Или подпихнуть?

— Садись, садись. — недовольно отозвался машинист, — и когда этот чертов народ уходится только.

— Под горку-то не топи, — озабоченно крикнул из окна мужичок в рваном армяке.

— Ежели такая музыка еще года два пройдет, неужто живы будем, не подохнем?

— А то что ж. Нам только попривыкнуть маленько, а там ничего… Вишь вон… — сказал солдат, обвязанный башлыком, указав на парня, который, уперши одну руку в бок, а другую лихо закинув за затылок, выплясывал перед пожилой женщиной, сидевшей на мешке. — Его пополам разрежь, а он все плясать будет.

— Да что ты, домовой, одурел, что ли! — крикнула женщина, когда парень наступил ей на ногу. — Тут плакать впору, а он…

— Тетка, не падай духом… Эй, небесные жители! Разводи огонь, кипяти чайник!

[1920]

Рябая корова

Когда делили помещичий скот, то прежде всего решили наделить беднейших.

Степан, выбранный в комитет за то, что у него была душа хорошая, казалось, торжествовал свою давнюю мечту. Он ходил как именинник, возбужденно-радостный и улыбающийся. Все остальные мужички вполне согласились. У них было такое выражение, как будто они только затем и брали, чтобы отдать тем, кто нуждается.

Беднейшие были тоже за то, чтобы их наделить коровами.

Против были только те, у кого и своих коров было много: прасол, огородник да еще, очевидно, Иван Никитич, хозяйственный, аккуратный мужичок. Он хоть и не выражал прямо своего мнения, так как всегда был осторожен, но видно было по всему, что он не одобряет общего настроения.

Но их было такое ничтожное меньшинство, что на них никто и не обращал внимания.