Пантеон

Блондинка принялась не только жевать, пускать пузыри, но еще смеяться… и говорить, говорить, говорить…

С другой стороны он не мог поставить себя на место Дункана Леманна (частично, безусловно, он соотносил их столь похожие переживания). Не выходило и полностью погрузиться в его обстоятельства, получалось лишь отдаленно представить такую картину: вот Дункан и Бенджамин, а вот он и Артур, двое ушли в царствие теней, двое остались – оплакивали их преждевременное отбытие из мира живых, сокрушались, возмущались несправедливостью, но ничего не могли с этим поделать. С'est la vie. Точнее, c'est la mort… Оставалось только идти дальше; по завету дяди Бена – путь их должен пролегать какое-то время бок о бок.

Дункан принял это смиренно, Альберт – нет.

Мужчина, взявший на себя ответственность за хрупкую психику Эбби (Вы же знаете этих чувствительных и по щелчку настроенных на суицид юношей, перечитавших двух плакс: Ницше и Кафку!), даже предлагал ему получить психологическую или медицинскую помощь, но, как чувствовалось парню, ему такое не требовалось. Он любил жизнь и не собирался что-то делать с тем, чтобы она прекратилась. И Артур покинул его преждевременно не по своей воле. Ничего… Ничего не изменится, последуй он за ним. В этом нет смысла. Пути Артура и Эбби разошлись не потому, что оба так пожелали. И за ним он бы отправился куда угодно, если бы его только пригласили… Но в стылый мир теней его никто не звал. Когда Дункан убедился, что Альберт не собирается совершить нечто опасное, романтически и трагически безумное, непоправимое – после, наверное, десятка сложных разговоров, то оставил его в покое, даже смело укатил по рабочим (или личным) делам. Эбби пожил в полном одиночестве какое-то время – слонялся по дому, ковырялся в саду, смотрел старые фильмы и читал, читал, читал. Открывал холодильник, брал что-то с полок – работал челюстями и языком, глотал, сплевывал в миску нераспустившиеся зерна попкорна, выдыхал смесь алкоголя и колы. Поднимался к себе – спал днем, чтобы ночью слушать молчание звезд после набега на кухню. Сам ничего не творил – за кисти и карандаши вообще не брался. Музыка тоже покинула его (временно в единоличном владении) дом, даже та, что в миноре. А вот тоска и печаль прижились. Это утраченное время – воистину the dead summer.

Жизнь вернулась с прибытием Дункана. А после даже Чарли приезжал. Торндайк беспрестанно рассказывал о только вышедшем этим летом фильме “Бэтмен”, но Эбби не любил супергероев, их разноцветное трико с плавками поверх. Стоило ему об этом заикнуться, Чарли тут же встал на защиту Человека Летучей Мыши, убеждая, что в сравнении со старым сериалом – лента стала гораздо мрачнее и драматичнее. Но уговорить друга поехать в кинотеатр у Талли не получилось, хотя одногруппник не отказался бы поглядеть на любимого героя еще раз. А у Андерсона действительно не имелось ни сил, ни желания, чтобы куда-то ехать. Чарли в битве убеждения не выиграл, но так или иначе остался доволен, поскольку отправился в кино с Дунканом. Они будто (так показалось Эбби) отец и сын запрыгнули в кремовый с имитацией дерева по бокам Шевроле Селебрити (по габаритам – чисто семейный автомобиль) и укатили в отпуск во Флориду – не меньше, судя по продолжительности их сборов. Эбби же остался дома, наслаждаясь бездельем и чикагской пиццей с огромным количеством томатного соуса и сыра. После отъезда однокурсника, одновременно и у Дункана появились новые дела, требующие незамедлительного отъезда в Чикаго, в Спрингфилд, еще куда-то там, Эбби снова остался один одинешенек, вернувшись к уже закрепившимся традициям лета в Блумингтоне – тоска, холодильник, ночные светила… Затем мистер Леманн вернулся вновь.

Их совместное, весьма долгое, надо сказать, пребывание под одной крышей подходило к завершению. А вместе с тем и лето конца восьмидесятых собиралось покинуть вечеринку, допивало последний бокал Veuve Clicquot и дарило четыре жарких поцелуя – по два в обе щеки, обещаясь заглянуть как-нибудь еще.

Пришла пора поменяться с Дунканом местами – теперь его черед покинуть дом.

Покончив со сборами, Альберт уже приоделся в дорогу, в противовес ему Дункан, которого он обнаружил внизу, демонстрировал внешним видом столь порочную сладость безделья и неги – из-под черного шелкового халата (на голом торсе) выглядывали бежевые штаны в клетку Nova – отличительная раскраска Burberry, на босой (отнюдь не стариковской) ступне, одну ногу он закинул на другую, покачивалась домашняя туфля с излишеством леопардовых пятен и золотых орнаментов – изыски довольно молодого, но грандиозного модного дома Versace.

Мистер Леманн вообще выходил за рамки среднего (или уже даже старческого?) возраста, если не смотреть на лицо, а только на его тело – ему не дашь и тридцати. Но на деле Дункану перевалило за пятьдесят с небольшим – Эбби откровенно не знал дату и год его рождения (да, вот так бывает, как-то парень не застал празднований в их доме), сколько ему в точности лет – тоже, ведал только, что дядя Бен старше друга на добрый десяток.