Панцирь (СИ)

Будто взрыв в точке укола — до сведенных мышц. Вихрь ледяного удовольствия, от которого подкосились ноги. Дыхание сбилось, и тут же по всему телу пробежала раскаленная волна.

Хлесткий удар по мозгам смял противодействие модов. В субличностях белесые вспышки и множащееся эхо. Я упал, выгнулся дугой от наслаждения и отключился.

Глава 8

Барабанщик

Человек сидел посреди степи и бил в барабан, задавая Пустоши ритм.

Сказать, что я усомнился в своей адекватности — ничего не сказать.

***

Провалялся долго. Пару раз приходил в сознание, но, отмечая что живой, уходил в конструирующий сон обратно. Сонливость чудовищная и я — червь — не в той весовой категории, чтобы бороться с ней.

Очнулся окончательно от того, что токсины в воздухе наконец взялись за дело — хтон разрядился: я хрипел и сопел, кашель обдирал глотку. Фильтры панциря вносили, действительно, большой вклад в комфортность существования.

Я предсказывал проблемы, и они не подвели — появились своевременно.

Попытался примерить личину. Пустое. Похоже лицо Джехана было до неприличного мелкое, если сравнивать с моим.

С погодой дела обстояли лучше: температура нулевая, да и плащ Звездочёта отлично защищал от взбесившихся ветреных кнутов.

Рельеф второго узора пророс на плече. Продвижение ненадолго улучшило ситуацию, разум оказался загнан в состояние истеричного воодушевления. Я игнорировал многие из бед — при этом моды не спешили исправлять ситуацию и нарезать эмоционал.

Тогда был идеальный момент, чтобы прикинуть оптимальную стратегию поведения, но я не стал — двинулся на север. Никаких заготовок — голый самодеструктивный инстинкт.

Абсолютная глупость.

Через пять часов пути вернулась головная боль. Сквозь фон проступила, сминая заграждение из субличностей.

Пустяки.

Размышлять и не над чем. Поврежденная мнительная голова — скорее балласт.

Я иронизировал или в жизненную философию, через прорехи затек пораженческий яд?

Неизвестно.

Сквозь болевой шторм многое не различал, но было ясно одно — эмоциональный клубок в субличностях — вязь взрывчатых змей; хотелось душить, калечить, дробить черепа.

Часто возвращался мыслями к Звездочету и Идолу. Ядовитая взвесь эмоций пропитала мыслеходы. Частично возвращалась память. Месиво навязчивых кусков: в них нет личностного — лишь культура и быт. Не мог распределить обрывки по своим местам, не мог подчинить; они быстрые и верткие как вши.

На одиннадцатый час степи приняли в себя рыжие мазки — я галлюцинировал.

Закончилась Удача?

Наверное.

Но я, подстегиваемый злобой, шел дальше.

Упрямый баран.

Я отплевывал кровь из глотки и хлебал воду из путевых колонок. Время, что удалось определить на сон, обернулось кошмарами про собственный раздавленный череп и шеренги Идол-кукол, вышагивающие по синеватым костям.

И опять болезненное пробуждение. Кашель до спазмов, кровавая рвота и лишь добытый мушкет, который все это время держал близко к себе, напитывал разум спокойствием. По крайней мере, пытался.

На пятом часу нового дня, преодолев очередное ребро седого холма, я и увидел барабанщика.

Оружие держал наготове, с осторожностью подобрался ближе. Перед ним — костерок, cбоку — необычный серебренный короб.

Фигуру незнакомца скрывал серый функционал-балахон; наверняка под ним он прятал сумки и оружие. Грудь и бока облеплены карманами и ремнями. На голове — капюшон. Виднелась технологичная маска с буграми фильтров, та закрывала нижнюю часть лица и с определенной изящностью прикрывала ноздри. Создавалось впечатление серебристого клюва.

Разглядывал его минут десять. Улегся, чтобы не тратить силы, и направил на фигуру ствол мушкета.

Периодически давился кашлем — такой вот получался хворый разведчик.

Никуда не торопился, ждал. Выискивал подстроенную ловушку. А он сидел и бил в барабан. Незнакомец то ускорял ритм, и мысли сводились к агрессии, то замедлял, и я принимал идею, что глупо начинать знакомство с выстрела.

Барабанщик навязывал шаблону идею о мистике, и я отмахивался от нее, как от пролетающего мимо жука. Если каждый встречный в новом мире — оракул, “ментал-тяжеловес” или телепатический социопат, то стоило лечь здесь и не мешать развлечению местных.

Оранжевого отсвета не видел. Вторую стычку с телом Идола не потянул бы, пережить смог бы только чудом, а чудес в патронташе лежало ограниченное количество. Двенадцать.

От незнакомца — ничего.

Спустился с холма. Он прекратил игру, крикнул мне:

— Любезный, из какой эпохи вы такой красивый вылезли?

Остановился в шести шагах. Знание языка — это удача.

— Думаю из третьей.

Брови барабанщика взметнулись в удивлении:

— Думаете?

Я не ответил, не видел смысла повторяться.

От барабанщика никаких резких движений. Какое-то очевидное волнение отсутствовало, будто каждый день из глубин Пустоши на него выходило грязное оборванное нечто.