Панцирь великана

– Доброго пути! – вскричал Каффин с повеселевшим лицом. – Но что же это вы так вдруг собрались, Голройд? Я очень, впрочем, рад, что успел проститься с вами. – И здесь Каффин, без сомнения, говорил правду. – Вы мне не говорили, что так скоро уезжаете.

Голройд знал Каффина уже несколько лет: они часто встречались в этом доме, и хотя между ними было мало общего, но отношения их были приятельские.

– А в чем заключается ваше поручение, Гарольд? – спросила Мабель.

– Ах, да! Я сегодня встретил дядю и он поручил мне узнать, согласны ли вы прокатиться в Чигбёр в одну прекрасную субботу и пробыть там до понедельника. Я полагаю, что вы будете не согласны. Он добрый старик, но можно умереть со скуки, проведя с ним целых два дня.

– Вы забываете, что он – крёстный отец Долли, – заметила Мабель.

– И мой дядя, – сказал Каффин, – но он от этого нисколько не занимательнее. Вас тоже приглашают, болтушка! («Болтушка» было прозвище, которым он дразнил Долли, которая к нему вообще не благоволила).

– Хочешь поехать, Долли, если мамаша позволит? – спросила Мабель.

– А Гарольд поедет тоже?

– Гарольда не приглашали, моя болтушка, – отвечал этот джентльмен напрямки.

– Если так, то поедем, Мабель, и я возьму с собой Фриска, потому что дядя Антони давно уже не видел его.

Голройд видел, что оставаться долее ему бесполезно. Он пошёл в классную проститься с Колином, который был так огорчён его отъездом, как только позволяла груда учебников, возвышавшаяся перед ним, и вернулся в гостиную проститься с остальными. Гувернантка прочитала на его лице, что её доброжелательные усилия ни к чему не послужили и с состраданием вздохнула, пожимая ему руку. Долли повисла у него на шее и заплакала, а чёрствый Гарольд подумал, что теперь ему можно быть великодушным и почти с искренней приветливостью напутствовал его добрыми пожеланиями.

Однако, лицо его омрачилось, когда Мабель сказала:

– Не звоните, Оттилия. Я провожу Винсента до передней… в последний раз.

«Хотел бы я знать, нравится ли он ей?» подумал Гарольд, с досадой.

– Пишите как можно чаще, Голройд, не правда ли? – сказала Мабель, когда они пришли в переднюю. – Мы будем часто о вас думать и представлять себе, что вы там делаете и как вам живётся.

Передняя лондонского дома вряд ли пригодное место для объяснения в любви; есть что-то фатально-комическое в нежных чувствах, изливаемых посреди дождевых зонтиков и шляп. Но хотя Винсент вполне сознавал это, он почувствовал страстное желание высказать Мабель свои чувства в этот последний миг, но сдержал себя: более верный инстинкт подсказал ему, что он слишком долго мешкал для того, чтобы рассчитывать на успех. И в самом деле, Мабель не подозревала о настоящем характере его чувств и он был прав, думая, что признание в настоящую минуту было бы для неё сюрпризом, к которому она не была подготовлена.

Сентиментальность фрейлейн Мозер и склонность Каффина видеть в каждом соперника делали их проницательными, и сама Мабель, хотя девушки редко последними догадываются об этом, никогда не думала о Винсенте, как о поклоннике, и в этом была главным образом виновата его сдержанность и скрытность. Сначала он боялся обнаружить перед ней свои чувства: «она не может любить меня, думал он, я ничего не сделал. чтобы заслужить её любовь; я – нуль». И ему хотелось чем-нибудь отличиться, а до тех пор он молчал и редко виделся с ней. Тогда-то он и написал свою книгу, и хотя он не был так глуп, чтобы воображать, что в женское сердце доступ возможен только путём печати, но не мог не чувствовать, перечитывая своё произведение, что он делал нечто такое, что в случае успеха может возвысить его в собственных глазах и послужить хорошей рекомендацией для такой девушки, как Мабель, любившей литературу. Но тут отец пригласил его приехать на Цейлон; он должен был ехать и увезти с собой свою тайну, и надеяться, что время и разлука (очень плохие, сказать мимоходом, союзники) будут говорить за него.

Он чувствовал всю горечь своего положения, когда держал обе её руки и глядел в прекрасное лицо и мягкие глаза, светившиеся сестринским чувством, – да! увы! только сестринским. «Она, может быть, полюбила бы меня со временем. Но это время может никогда не настанет», – думал он.

Он не решился прибавить ни слова; он мог бы получить братский поцелуй, если бы попросил, но для него такой поцелуй был бы чистейшей насмешкой.

Подавленное волнение делало его резким, почти холодным. Он вдруг выпустил её руки и отрывисто проговорил:

– Прощайте, дорогая Мабель, прощайте! – и поспешно вышел из дому.

– Итак, он уехал! – заметил Каффин, когда Мабель вернулась в гостиную, простояв несколько секунд в передней. – Милый он человек, но нестерпимо скучный, неправда ли? Ему гораздо лучше сажать кофе, нежели болтаться здесь, как он делал, с кофе ему повезёт больше, нежели с законоведением, надо надеяться.

– Как вы любите находить других скучными, Гарольд, – сказала Мабель, с неудовольствием наморщив брови. – Винсент нисколько не скучен; вы так говорите потому, что его не понимаете.