Панцирь великана

– Я говорю это не ради осуждения, напротив того, мне нравятся скучные люди. С ними отдыхаешь. Но как вы верно заметили, Мабель, я не понимаю его: право же, он не производит впечатления человека интересного. Сколько я его знаю, он мне очень нравится, но вместе с тем должен сознаться, что нахожу его именно скучным. Вероятно, я ошибаюсь.

– Да, вероятно, – заключила Мабель, чтобы переменить разговор.

Но Каффин заговорил не без намерения и рискнул даже рассердить её, чтобы произвести то впечатление, какое ему было желательно. И почти успел в этом.

«Неужели Гарольд прав? – подумала она. – Винсент очень сдержан, но мне всегда казалось, что в нем есть какая-то скрытая сила, а между тем, если бы она была, то проявилась бы в чем-нибудь? Но если даже бедный Винсент только скучен, то для меня это все равно. Я всё также буду любить его».

Но при всем том замечание Каффина помешало ей идеализировать Винсента, в разлуке с ним, и посмотреть на него иначе, как на брата, а этого-то самого и добивался Каффин.

* * *

Тем временем сам Винсент, не подозревая – чего дай Бог каждому из нас – как его характеризовал приятель в присутствии любимой девушки, шёл на свою холостую квартиру, чтобы провести последний вечер в Англии в одиночестве, так как ни к какому иному времяпрепровождению у него не лежало сердце.

Уже стемнело. Над ним расстилалось ясное, стального цвета небо, а перед ним виднелся Камден-Хилл, тёмная масса, с сверкающими на ней огнями. В сквере, сбоку, немецкий духовой оркестр играл отрывки из второго акта «Фауста» с таким отсутствием выражения и так фальшиво, как может только немецкий оркестр. Но расстояние смягчало несовершенство исполнения, и ария Зибеля казалась Винсенту верным выражением его собственной, страстной, но непризнанной любви.

– Я готов жизнь отдать за неё, – сказал он почти вслух, – а между тем, не смел ей этого сказать… но если я когда-нибудь возвращусь и увижу её… и если не будет слишком поздно… она узнает, чем она была и будет для меня. Я буду ждать и надеяться.

Глава IV. На Малаховой террасе

Расставшись с Винсентом на Роттен-Роу, Марк Ашбёрн пошёл один по Кенсингтон-Гай-Стрит и дальше, пока не дошёл до одной из тихих улиц лондонского предместья.

Малахова терраса, как называется это место (название это обозначает также и эпоху его возникновения), производила менее убийственное впечатление, чем большинство её современных соседок, по мрачному однообразию и претенциозности. Дома на террасе окружены были садиками и цветниками и украшены верандами и балконами, и даже зимою терраса выглядела весело, благодаря разноцветным ставням и занавесам на освещённых окнах. Но и тут, как и во всяком ином месте, были дома более мрачного вида. Не бедная внешность поражает в них, нет, но то, что они, по-видимому, принадлежат людям безусловно равнодушным во всему, кроме существенно необходимого, и неспособным придать какую-нибудь привлекательность своему жилищу. Перед одним из таких домов, угрюмый вид которого не смягчался ни балкончиком, ни верандой, остановился Марк.

На окнах не видать было цветных занавесей или горшков с цветами, а только ставни из толстой тёмной проволоки.

То была не наёмная квартира, но дом, где Марк жил со своей семьёй, которая хотя и не отличалась весёлостью, но была не менее почтенна, чем все остальные на террасе, а это во многих отношениях лучше весёлости.

Он нашёл всех своих за обедом в небольшой задней комнатке, обтянутой серыми обоями с крупным и безобразным рисунком. Его мать, толстая женщина ледяного вида, с холодными серыми глазами и складкой обиженного недовольства на лбу и около губ, разливала суп с торжественностью жреца, совершающего жертвоприношение. Напротив сидел её муж, небольшой человечек, кроткий и неизменно унылый. Остальные домашние: две сестры Марка, Марта и Трикси, и его младший брат, Кутберт, сидели на обычных местах.

Миссис Ашбёрн строго взглянула на сына, когда он вошёл.

– Ты опять опоздал, Марк, – сказала она: – пока ты находишься под этой кровлей (миссис Ашбёрн любила упоминать о кровле), отец твой и я, мы в праве требовать, чтобы ты подчинялся правилам нашего дома.

– Видишь ли, мамаша, – отвечал Марк, садясь и развёртывая салфетку, – вечер был столь прекрасен, что я прошёлся с приятелем.

– Есть время для прогулки и время для обеда, – проговорила его мать так, точно приводила текст из св. писания.

– А я их спутал, мамаша. Так? ну, прости, пожалуйста; в другой раз не буду.

– Поторопись, Марк, пожалуйста, и доедай скорее суп; не заставляй нас ждать.

Миссис Ашбёрн никак не могла освоиться с мыслью, что её дети выросли. Она всё ещё обращалась с Марком, как если бы тот был беспечным школяром. Она постоянно читала нравоучения и делала выговоры, и хотя давно уже это были холостые заряды, но тем не менее надоедали детям.