Панургово стадо

Комнаты, прилегающие к актовой зале, были битком набиты народом. В толпе пробегал сильный ропот: двери залы оказались запертыми. Начальство, думая помешать сходке, отдало приказ не отпирать их. Некоторые предлагали собраться, все равно, в XI аудитории, но XI аудитория, устроенная амфитеатром и самая обширная из всех остальных, не могла вместить в себе всего числа людей, желавших присутствовать на сходке. Напрасно прождав здесь долгое время и видя в этой замкнутой двери явное намерение помешать сходке, студенты подняли сильный ропот. Толпа оставалась в нерешительности, что ей делать и на что решиться, как вдруг кому-то пришла мысль направиться в коридор смежный с актового залой, куда выходили стеклянные двери. Толпа повалила на этот зов, – в коридоре раздался треск и звон вышибленного стекла, чья-то рука через образовавшееся отверстие отодвинула задвижку, которою дверь запиралась – и препятствие было устранено. Шумный поток тесной и густой толпы хлынул в актовую залу и в минуту наполнил ее.

Тотчас же потребовали профессора, исполнявшего должность ректора, для объяснений касательно новых правил. Смущенный профессор, вместо того чтобы дать какой-либо ясный, категорический ответ, стал говорить студентам о том, что он – профессор, и даже сын профессора, что профессор, по родству души своей со студентами, отгадывает их желания и проч. и проч., но ни слова о том, что студенты должны разойтись. Раздались свистки, шиканье, крики – профессор спешно удалился.

И вот, окончив таким образом расчет с исправляющим должность ректора, студенты на этой сходке окончательно решили: новым правилам не подчиняться, 50 рублей не платить, матрикулы, которые будут розданы, и билеты для входа уничтожить. Сходка, продолжавшаяся более получаса, разошлась шумно.

IV Шествие в Колокольную улицу

25-го числа, в понедельник утром, придя по обыкновению на лекции, Хвалынцев был остановлен перед запертою дверью университета, около которой стояла все более и более прибывавшая кучка молодежи.

– В чем дело, господа? Чего вы тут стоите?

– А вот читайте, полюбуйтесь!

На дверях было прибито краткое объявление, гласившее, что чтение лекции в университете прекращено впредь до дальнейших распоряжений.

– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – острил кто-то в кучке.

С университетского двора прошло несколько человек студентов, которые объявили, что точно такие же объявления вывешены на всех наружных дверях и что – еще сюрприз! – лаборатория и студентская библиотека, как они сами в том убедились, точно так же закрыты.

– Ergo: университет закрыт! – почти единодушно решили в толпе.

А толпа с каждой минутой все прибывала и росла, так что до середины мостовой улица была занята ею. Среди молодежи были очевидцы, которые уверяли, что соседние здания Кадетского корпуса, Академии наук и биржи заняты жандармами, спрятанными на всякий случай. Известие это, весьма быстро передававшееся из уст в уста, иных встревожило, а иным весьма польстило самолюбию: а ведь нас-де боятся!

– Ничего, что жандармионы! Палки у нас здоровые! Справимся! – с молодцеватою самонадеянностью, громко заявлял Ардальон Полояров, потрясая, всем напоказ, своею козьмодемьянскою палицею.

– А! и вы, батенька, здесь! – заметив Хвалынцева, подошел он к нему.

– Да я-то здесь, это неудивительно – отвечал тот, – а вот вам-то что здесь делать? Ведь вы не вольнослушатель?

– Гм… Хотя и не вольнослушатель, но посещаю. Я – друг науки! – с комически важной улыбкой заявил Ардальон, словно бы ему и самому то казалось смешным, что он – друг науки. – Знаете, как это говорится: «amicus Plato, sed major amicus veritas», так ведь это, кажется? А уж я, батенька, за правду всегда и везде… Это уж мы постоим! с тем и возьмите! – говорил он, внушительно опираясь на свою дубину.

– А вы слышали, ваши славнобубенские друзья здесь, в Петербурге, – сообщил ему Константин Семенович.

– То есть какие это друзья? – нахмурясь и каким-то подозрительным тоном нерешительно и неохотно спросил Полояров.

– Господин Анцыфров и госпожа Затц, – пояснил Хвалынцев.

– А! да, да! как же здесь! – с прояснившимся лицом подхватил Ардальон Михайлович. – Мы даже вместе живем: коммуну себе составили.

– Как это коммуну? – удивился Хвалынцев.

– А так, как есть, настоящую коммуну, на основании социалистов. Ведь вы, сударь мой, вероятно, маракуете кое-что в социалистах?.. Ну, там, знаете, Фурье, Сен-Симон, Бюхнер, Молешот, Прудон… ну, там, Фохт еще… ну, и прочие – маракуете?

– Положим, что «маракую», – удостоверил его Хвалынцев, с трудом воздерживаясь от улыбки при этом вавилонском смешении имен.

– А когда маракуете, так и нашу коммуну поймете. Самое любезное дело! Дайте-ка папироску. У вас хорошая.