Панургово стадо

– Хвалынцев! Господин Хвалынцев! – кричал ему с дров Ардальон Полояров. – Все это отлично, только легальность-то эта уж вовсе напрасно! А по-моему, коли идти, то так, чтобы чертям было тошно! Дернуть бы эдак «Марсельезку» или «Долго нас помещики душили», а то что так-то! Идти каким-то пансионом благородных девиц! Ну, на черта ли это похоже! Надо, господа, заявить открыто, что мы – сила прежде всего! У нас за плечами вся Западная Европа стоит и смотрит на нас, а мы вдруг – пансионом благородных девиц! Ха, ха, ха, ха!

– Депутат! депутат от медицинской академии. Слушайте, смотрите, – зашумели в толпе. И действительно, на лестнице показался какой-то медико-хирургический студент и объявил, что он, от лица медиков, выражает сочувствие студентам университета.

Медику похлопали, покричали «браво», пожали руки в знак благодарности.

После него вскарабкался на лестницу какой-то офицер и тоже заявил, с своей стороны, сочувствие.

И офицеру тоже похлопали, покричали «браво» и пожали руки.

Офицер сошел с трибуны и присоединился к той группе, где стояло несколько чамарок и между ними Василий Свитка с Иваном Шишкиным, которые тоже пожали ему руку, горячо и благодарно, как доброму и близкому знакомцу.

– Господа! Товарищи! – раздался на дровах звучный и полный увлечения женский голосок.

Толпа обернулась на этот зов: на дровах стояла и махала платком хорошенькая студентка.

– Желаю вам полного, счастливого успеха, – говорила она. – От всей души желаю! Только помните одно, господа – как можно более единодушия! Единодушие, единодушие и единодушие! Это мое последнее слово!

– Браво! браво, Попова! Браво, студентка! Молодец, Попова! Благодарим! – зашумела толпа и чинно-тихо, в величайшем порядке, стала выходить с университетского двора на набережную.

Путь лежал через Дворцовый мост и по Невскому проспекту от Адмиралтейства до Владимирской.

Василий Свитка нагнал дорогою Хвалынцева.

– Спасибо вам, великое спасибо! – заговорил он, горячо пожимая ему руку. – Неделю тому назад вы показали благородную смелость против толпы, а сегодня показали хорошее умение владеть этою толпою и направлять ее. О, это золотое качество! Это драгоценное свойство, а я вижу, что вы им отлично владеете. И главное, умели направить-то с величайшим тактом и вполне легально. Вот что важно. От этого много зависит!

«Чего этот барин все комплименты мне говорит!» – пробежала мысль в голове Хвалынцева; но самолюбие было опять-таки польщено и заглушило зародыш сомнения. – «А впрочем, он, кажется, хороший господин», – успокоительно убаюкал себя Константин Семенович и не без удовольствия ответил приветом на горячее пожатие Свитки.

– Эх, право! – заговорил подошедший в эту минуту Полояров, – и на кой черт вы эту тишину и спокойствие выдумали! Этим мы показываем им, будто боимся их. С «Марсельезкой-то» эффектнее было бы.

– Ну, ступайте на другой конец улицы и пойте себе, коли вам нравится! – досадливо оборвал его Хвалынцев.

– Кто? Я-то? – насмешливо прищурился Полояров.

– Да, вы-то!

– Да меня… полиция заберет.

– Ну, вот то-то же и есть. А вы не смущайтесь, вы покажите ей ваше гражданское мужество.

– Хе, хе… Оно конечно… Но знаете, один в поле не воин. Кабы все – другое дело; всех не тронут! А вы, господин Хвалынцев, я вас полюбил, ей-Богу, полюбил! – продолжал Ардальон, отчасти в протекторском, отчасти в подлаживающемся тоне. – Я вас не знал прежде… Ведь я, признаться сказать, думал все, что вы шпион.

– Представьте, что я знал вас прежде и всегда думал, что вы дурак, – с дерзким смехом и твердо глядя ему в глаза, напрямик отрезал Хвалынцев.

Полояров отшатнулся назад и побагровел от злости. Он всегда был нагл с теми, кто смущался этим полояровским свойством, и чем кто более смущался, тем наглость его становилась сильней и назойливей; ею он постоянно брал верх и придавал себе тон авторитета. Но вдруг коса нашла на камень. Он никак не ожидал подобного отпора и осекся сразу. Он почувствовал ясно, что Хвалынцев не трусит и никогда ни в кaком случае не струсит пред его внушительной особой. Даже вся закипевшая в нем злость в минуту оказалась бессильною перед твердым, прямым и спокойным взглядом студента. Он почувствовал себя как-то нравственно слабее Хвалынцева, почувствовал какую-то подчиненность более сильному и смелому человеку и потому сразу в душе возненавидел его. Но ни ненависти, ни даже оскорбления показать не решился, а так как эта пилюля была им проглочена в присутствии других лиц, то Ардальон моментально сообразил за лучшее обратить все дело в шутку.

– Хе, хе, хе!.. Однако вы, батенька, тово!.. шутник… ей-Богу, шутник! – принужденно улыбаясь мило-приятельской улыбкой, заговорил он. – Так-таки и дурак, по-вашему? Хе, хе, хе!.. Нет-с, батенька, кто знает меня поближе, тот не скажет, что Ардальон Полояров дурак, да и вы не скажете, когда узнаете… Но шутник, право, шутник.

– За шутку шуткой, – отвечал Хвалынцев; – знаете пословицу: что посеешь, то и пожнешь.