Панургово стадо

– Нет, на улице! Здесь же! Сейчас! – вопил Полояров. – Университета нет! университет закрыт, значит, в университете нельзя давать объяснений! Требуйте, господа, на улице! Напирайте, не спускайте!.. На улице, черт возьми, на улице! – завопил он, в заключение, что было мочи, во всю свою здоровенную глотку.

Многие подхватили его возглас.

Между тем в Колокольной заблистали медные каски пожарных, появились отряды городовых с револьверами, жандармов с саблями и рота стрелкового батальона, которая была остановлена на пути своем в крепость, куда шла для занятия караулов. Отряды эти загородили выход из улицы со стороны Владимирской.

– Войско! Сброд всякий! Сволочь полицейская! Гнать их отсюда! Вон! долой! – снова поднялись яростные крики и вопли, и толпа вторично готова была ринуться на войско, как вдруг раздался резкий звук сигнального рожка.

– Господа! нас атакуют!.. это атака!.. В нас будут стрелять! сейчас стреляют! – смутно пронесся по толпе тревожный говор. У многих вырвался короткий вопль ужаса. Ужас и томительная тоска ежемгновенного ожидания отразились на многих лицах. Многие побледнели, перепугались и, растерянные, заметались во все стороны. Поднялась суета, смятение, суматоха. Там и сям неприятно-резко послышался женский визг. Смущение и паника были написаны почти на каждой, мгновенно побледневшей физиономии. Ардальон Полояров, бледный, дрожащий, перепуганный, суетился чуть ли не более всех и, усердно работая руками и ногами, как можно скорее искал себе выхода из толпы и, наконец прорвавшись кое-как к тротуару, впопыхах опрокинул какую-то торговку с яблоками, рассыпал весь ее товар и, словно заяц под кочку, дал поскорее стрекача в первый попавшийся подъезд, в котором и скрылся благополучно за стеклянною дверью.

– Ах, трусы, трусы! – злобно и презрительно ворчал себе сквозь зубы Василий Свитка; – и тут постоять за себя не могут!.. «А для довершения эффекта хорошо, кабы разик горошком хватили», подумал он; «последствия, даст Бог, были бы добрые… поднялось бы скорей».

– Господа, чего вы! – стараясь придать себе спокойствие и хладнокровие, громко обращался к студентам стоявший рядом со Свиткой Хвалынцев. – Не стыдно ли? Студенты, мужчины!.. Стреляют? Ну, что же, умейте стоять честными людьми, коли дело дошло до этого!

Его слова и спокойный вид подействовали на многих. Многим стало и в самом деле стыдно, особенно после того, как голос Хвалынцева был поддержан молодой девушкой студенткой.

Через минуту более половины этой толпы уже очнулось и было готово встретить огонь. «Ура!!» – громко и радостно вырывалось из нее, вместе с другими ободрительными криками и возгласами.

– Господа! успокойтесь! опасного нет ничего! – снуя по толпе, убеждали между тем несколько офицеров. – Это не пальба и не атака, это сигнал «рассыпать цепь». Вас просто хотят окружить, оцепить все выходы и забрать удобнее.

Убеждения и доводы компетентных людей возымели достодолжное действие и на остальных студентов. И они тоже вскоре оправились от паники, вполне овладев собою. Вместе с этим вернулась прежняя самоуверенность, и вся толпа ринулась к жандармам.

Во всеобщей суматохе жандармский офицер и два-три солдата, спертые со всех сторон, обнажили сабли. Это уже переполнило чашу ярости и раздражения. Снова раздались крики: «Войско вон! полиция вон!» – и толпа уже смело двинулась к выходу из улицы.

Войско на несколько шагов подалось вперед, но попечитель, почтенный кавказский генерал, стал между солдатами и толпою – и этим быстрым, удачным движением ему счастливо удалось предупредить столкновение.

Войско расступилось и пропустило мимо своих рядов толпу студентов с попечителем, который шел во главе молодежи. Эта толпа направилась обратно в университет, где должно было произойти обещанное объяснение.

Между тем весть об этом происшествии быстро разнеслась по городу. Толпы народа всех званий, возрастов и состояний затопили близлежащие улицы. Многие провожали это шествие, многие ограничивались простым любопытным глазеньем. Везде шли самые разноречивые толки. В иных кучках выражали сочувствие студентам, в других сочувствие полиции.

– Это, братцы, все дворяне, все помещичьи дети бунтуют, – объяснял один зипун с солдатскими усами. – Это все за то, что царь крестьян у них отнял, да волю дал, так это они таперича за то за самое!

– Нет, это все поляки! Известно, на то и поляк, чтобы бунтовать! поляк завсегда бунтует! – объясняли другие зипуны и чуйки, и это последнее объяснение было наиболее общим, наиболее распространенным в простом народе.

– Это, братцы, они за то, что, слышно, ихнее заведение закрыли, – толковали иные извозчики. – Мы это доподлинно знаем, потому завсегда возим их на Остров в это самое заведение.

Уличные мальчишки бегали по улицам, висели на флангах студентской толпы и попрыгивая кричали: «Бунт! бунт!..»

Ардальон Полояров, убедясь наконец, что никакой серьезной опасности нет и не будет, покинул свое временное убежище в сенях за подъездом и, присоединясь к толпе студентов, уськал и натравливал мальчишек: