Панургово стадо

– Э, что такое войско? – заспорил конноартиллерист. – Я сам солдат, я знаю! Дисциплина в нашем войске держится только страхом палки, шпицрутенами, а вот погодите: отменят телесные наказания, дисциплина разом упадет до нуля, и войско сделает ручку правительству. Я убежден в этом, я знаю. Вообще теперь самое полезное – оставлять коронную службу: этим власть обессиливается.

– А я думаю, что иногда гораздо полезнее внести свое влияние в служебную деятельность, – скромно заметил офицер в комиссариатской форме.

– Да, иногда, – согласился бравый поручик, – но отнюдь не в гражданской службе. В военной иное дело. Чем больше будет у нас развитых, образованных офицеров, тем успешнее пойдет пропаганда: солдаты, во-первых, не пойдут тогда против крестьян, когда те подымутся всею землею; во-вторых, образованные офицеры не помешают освободиться и Польше. Разовьете вы как следует пропаганду между офицерами – вы облегчите революцию и вызовете ее гораздо скорее. Образованный офицер не пойдет против поляков.

– Русские-то? Ха, ха, ха!.. всегда пойдут! – с презрительной усмешкой махнул рукой путеец.

– Не пойдут! – настойчиво убеждал поручик. – Я сам солдат, говорю вам, я знаю!.. Не пойдут, если будут убеждены, что выход русских войск из Польши необходим, и если – conditio sine qua non [71] – сила правительства будет равняться нулю.

– Но что вы заставите их в этом случае разуметь под Польшей? – скромно возразил Хвалынцев. – Тот ли клочок земли, который известен под именем Царства Польского, или…

– Как это «Царство Польское»? – с недоумением перебил его конноартиллерист. – Не Царство разумею я, а всю, всю Польшу, как она есть, – всю, в границах 1772 года! Все те земли, где масса народа или говорит по-польски, или привязана к прежней униатской вере, всю Литву, Белоруссию, Волынь, Украйну, Подолию, Малороссию, все это единая и нераздельная Польша. Иной я не признаю и не понимаю.

– Но ведь народ в Малороссии… – снова попытался было возразить Хвалынцев, но поручик не дал ему даже досказать и заговорил еще с бóльшим жаром!

– Народ!.. Во всех этих землях народ если и не носит официально имени поляков, то все же он поляк, – поляк до мозга кости своей, потому что в нем жизнь польская, стремления польские, дух польский; потому что этот народ был польским. Этому ведь только в официальных учебниках не учат, а на деле оно так! Я это лучше знаю! И вам, господа русские, вам, честное, молодое поколение, пора, наконец, проснуться от долгой русской летаргии; и вы сами с своим развитием должны же понять, что ваш первый, священный долг освободить Польшу и даже идти за нее передовыми бойцами, потому что, освобождая Польшу, вы освобождаете и Россию, себя освобождаете! Неужели вам, честным юношам, не стыдно глядеть в глаза всей Европе, которая с презрением клеймит вас названием палачей, варваров? Смойте же, наконец, это позорное пятно! Докажите целому свету, что вы честные, справедливые люди, что вы такие же славяне, как и поляки, и не хотите вешать и стрелять своих братьев!

Офицер говорил бойко, красноречиво, с энергией убеждения и фанатическим жаром. В его выразительных глазах, в его видной, красивой и энергической наружности было очень много симпатичного и невольно подкупающего. Поминутные фразы «я знаю», «я это лучше знаю», фразы, которые указывали на маленькое самолюбие и маленькую самоуверенность этого офицера и которые вначале чуть было не заставили улыбнуться Хвалынцева, не помешали ему, однако, выслушать очень серьезно всю эту красноречиво горячую тираду. Слова «палачи и варвары», сопоставленные со словами «честное молодое поколение», даже ударили его по очень тонкой струнке молодого самолюбия, а в последние дни эта самая струнка очень часто и очень ловко задевалась графиней Цезариной.

– Вы говорите о нас, о русском молодом поколении, – обратился он к поручику. – Неужели вы думаете, что мы не понимаем, не чувствуем сами все эти упреки, которые высказывают России? Но что же мы можем сделать? Ведь все это хорошие слова, мы и сами их хорошо умеем говорить, но вы скажите нам, чтó делать? Если тут нужно дело, укажите его!

– Не сидеть сложа руки, – горячо и выразительно начал офицер, методически высчитывая по пальцам. – Это раз! Потом не глядеть равнодушно на безобразия администрации и вообще власти; организовать из себя кружки, которые и словом, и делом, и вообще чем только можно, противодействуют этим безобразиям. Затем – вносить и словом и делом свою пропаганду в массы общества; не служить ни в какой службе, исключая как во фронте, для подготовки войска, или брать только такие места, где можно иметь непосредственное влияние на мужиков – вот что нужно делать! И во всяком случае, идти рука об руку с поляками, потому что невозможно отделять дело польской свободы от русского дела. Помогая полякам, вы только самим же себе помогаете, не более!