Панургово стадо

– Вы знаете уже достаточно, – серьезно заговорил он. – Если вы убеждены, по собственному опыту, что то положение, в каком принуждены жить и вы, и мы, есть положение невыносимое; если вы чувствуете, что не созданы быть малодушным и подлым рабом – простите мой резкий язык! – и если вы, наконец, сознаете, что так или иначе надо изменить это положение – вы уже знаете достаточно, чтобы решиться! А когда вы окончательно решитесь, то окончательно и все узнаете. Ранее же этого знать все невозможно: дело слишком большое и серьезное. Скажу вам пока только то, что к этому делу принадлежат уже не сотни, но тысячи честных и надежных людей, по всем концам России, на всех, так сказать, ступенях общества.

– И вы уверены, что между этими тысячами не найдется хоть одного Иуды? – спросил Хвалынцев.

Свитка засмеялся.

– О, такая уверенность была бы слишком наивна! – возразил он. – Тридцать сребреников для мелкой душонки всегда будут достаточной приманкой. Но мы Иуд не боимся, они для нас нимало не опасны. Все дело в организации общества, а организация такова, что Иуда, во всяком случае, может выдать не более трех человек, никак не более! Ну, а убыль нескольких голов нисколько не повредит общему великому строю дела, потому что главные нити и пружины – ух, как далеко и высоко от нас, грешных!.. Каждый член имеет свой определенный круг обязанностей, и вне этого тесного круга ему ничего не известно. Ведь и тут есть своя тайная иерархия и своя постепенность, – сразу никому не открывается все, а с расширением деятельности и круг зрения расширяется. Наконец, против Иуд есть и противоядия хорошие: вспомните хотя бы контрполицию! Наши сидят везде и повсюду и следят за всем, так что мы имеем всегда полную возможность предупредить слишком дурные последствия. А Иуды несут заслуженное возмездие; ведь для них существует и специальное дерево – осина! Итак, все-таки в чем же ваше «но», я не понимаю? – спросил в заключение Свитка.

– Мое «но», говорю вам, – сомнение в самом себе, в своих силах. Чем могу я быть полезен? чтó могу сделать для дела? Социальное положение мое слишком еще маленькое, средства тоже не Бог весть какие; подготовки к делу ни малейшей! Вы назвали меня солистом, но вот именно солиста-то в себе я и не чувствую, а быть трутнем, как подумаю хорошенько, уж нет ровно никакой охоты.

– Благородная скромность и честное сомнение в себе всегда были и будут отличительными признаками людей недюжинных! – менторски серьезно и докторально заметил Свитка. – Одна только пустельга самоуверенна и ни в чем не сомневается. Что вы из солистов, то это почувствуете вы сами при первом прикосновении к серьезному делу, а засим, вспомните что сказано: «имейте веру с горчичное зерно, и вы будете двигать горами!» Не верьте в себя, но твердо веруйте в дело, в его правоту и святость, и вы тоже будете двигать, если не горами, то массами живых людей, которые для нас теперь поважнее гор!

Среди оживленного разговора Хвалынцев и не заметил, как они прошли более половины пути. На углу Мещанской и Невского проспекта Свитка остановился и подал на прощанье руку.

– Ну, так как же? В дело или нет? – решительно спросил он.

Студент пожал плечами.

– Э, Боже мой! Решайтесь! – ободрительно махнул рукой Свитка, – решайтесь так: aut Caesar, aut nihil [72].

– А если nihil? – сомнительно спросил Хвалынцев.

– Nihil?.. Nihil все-таки лучше, чем рабское прозябанье, чем эта апатия и нравственная мертвечина! Коли победим – честь нам и слава, а нет – история тоже не забудет нас, да и собственное сознание останется, что погибли по крайней мере не бесславно, а за честное дело, за братскую свободу. Ведь умели же гибнуть наши отцы в двадцать пятом и тридцать первом годах. Что же мы, черт возьми, хуже их, что ли? Или уж мы не дети своих отцов? Ведь за нас и сочувствие, и любовь, и помощь всей Европы, всего либерального мира! Ведь и гибнуть-то таким образом не каждому такая честь дается! Так что же вы, да или нет !

Хвалынцев почувствовал какую-то мучительно-трепетную и сладкую тоску.

– Бога ради… Бога ради! – взволнованно заговорил он, крепко стискивая руку Свитки, – дайте мне одни только сутки, одну только ночь еще раз подумать, взвесить и смерить самого себя, и я скажу вам! Я прошу для того, что не хочу ни себя, ни вас обманывать.

– Ну, bene! быть по сему! – порешил Свитка и простился.

Хвалынцев кликнул извозчика и поехал на Владимирскую.