Папа для двойняшек

Виолетта прижала руку ко рту, стараясь прикрыть дрожащие губы.

— Смейся, если хочешь, смейся, — кажется, Тимур неверно истолковал её жест и подумал, что Виола пытается скрыть усмешку. — Вот он я, перед тобой, — Гаджиев поднялся с лавочки и расставил руки, — вечный насмешник, который жизни тебе не давал. Душу перед тобой сейчас на блюдечке кладу, потому что не могу больше, кончился, нет сил держать это в себе… А дети… Я их совсем не знаю, не видел, как росли… И они меня не знают. Я всё пропустил, всё-о-о… А они мои, МОИ! Единственные родные, веришь? Может, и не будет больше других…

Он рухнул на лавку, прикрыв рукой глаза. Виола впервые видела, как Тимур плачет… и сама плакала вместе с ним. Президент так и сидел в расстёгнутом пальто. Глядя на него, Виола ощутила мелкую дрожь. Она поспешила застегнуть свою куртку, а потом сняла шарф и повязала на голую шею почти безучастному однокласснику. Нет, ну ведь действительно холодно, а он совсем расхрыстанный.

— Застегнись.

Он не отреагировал, вместо этого спросил:

— Почему не заявила, если увидела, что это был я? Ты же тогда думала, что я нарочно…

— Как я могла?!

Виола как раз накануне смотрела популярную передачу по ТВ, где речь шла об изнасиловании девочки-подростка группой ребят, в числе которых были её «друзья» и даже одноклассник. При этом мамы насильников поливали саму жертву грязью, обзывали последними словами и говорили, что она сама виновата, а парни, кроме одного, не признавали вину. Да ещё и слава в родном районе о девочке пошла ужасная, из дома не выйти, не говоря уже об угрозах со стороны родственников «бедных мальчиков, которым она своим лживым обвинением загубила жизнь». Виолетта, глядя на всё это, лишний раз убедилась, что нельзя выносить на всеобщее обозрение свою беду, тебе только в душу плюнут, и уверилась, что тогда, семь лет назад, поступила правильно, не подняв шумихи.

Но теперь… Теперь она понимала, что, возможно, подай она заявление, этих ублюдков, которых Виола больше не желала называть одноклассниками, могли бы посадить. Хотя, вполне возможно, разбираться бы особо не стали (такое сейчас правосудие, к сожалению) и всё повесили на Тимура, а потом упрятали бы его далеко и надолго. А он вообще, можно сказать, жертва ситуации! Наверное, в той же степени, что и она сама.

— Тимур, знаешь… — заговорила Виола, чтобы избежать недопонимания и сгладить все подводные камни. — Я никогда над тобой не смеялась и умышленно ни в коем случае не обижу, потому что слишком хорошо понимаю. Со мной… все эти годы было то же самое. Я… после той ужасной ночи боялась мужских прикосновений… да и вообще мужского присутствия, на таблетках сидела… Никого к себе подпустить не могла, даже Яра… Мы с ним… Он мне очень помог, вытащил из пропасти, дал силы двигаться дальше, но…

— Так у вас… — президент запнулся, словно боялся поверить. — У вас что, всё это время ничего не было?

Виолетта качнула головой, слишком неловко было о таком говорить.

— Я… — всё же решилась продолжить она. — Я думала, что больше никогда и никого не захочу и не смогу подпустить к себе, а сейчас, после твоего приезда… Сама не понимаю, почему так, но после наших с тобой стычек мне стало легче. Я будто победила свой внутренний страх, который сидел все эти годы глубоко-глубоко и не давал дышать. Всё потому, что причиной этого страха был ты. И чем больше я на тебя злилась, тем сильнее становилась. М-да, странно всё это…

— Да нет тут ничего странного, нет! — он наклонился через стол и ухватил ладони Виолы. — Я ведь тоже думал, что всё, конец. Но рядом с тобой я ожил, ожил, понимаешь? — он стиснул её руки ещё сильнее. — Вновь мужиком себя почувствовал. Тело снова откликается… на тебя! Впервые с той ночи. Только на тебя откликается, слышишь? И чем-то знакомым от тебя повеяло, тем, что я уже когда-то делал. Губы твои целовать захотелось, обнимать тебя, сжать так, чтобы в грудь мою впечаталась. И не отпускать… не отпускать ни к кому и никогда. Дурак, да? Лирики тут навёл, а тебе всего этого не надо.

Виолетта, ошеломлённая этими признаниями, не знала, что сказать.

— Рядом с тобой я снова становлюсь прежним, нормальным… — говорил он, лихорадочно поблёскивая очами. — Я к жизни возрождаюсь, хотя уже давно себя похоронил. Понимаешь теперь, почему прилип к тебе, как банный лист? Не могу отпустить, боюсь отпустить… хотя ты и требуешь, чтобы отстал.

— Но у меня… прости, у меня всё наоборот… — не смолчала она. — Я всего лишь научилась терпеть твои самые элементарные прикосновения и не вздрагивать. Ты же хотел, чтобы перестала шарахаться? Вот, не шарахаюсь больше. Пока я слушала, что говорил Сашка, в голове, в памяти что-то изменилось, словно встала на место мешающая деталь… по-другому всё ощущается… — Виола старалась действовать как можно мягче, чтобы сгладить ситуацию и не разъярить быстрого на подъём Гада, в котором всё больше говорили алкогольные пары. — Но этого недостаточно… это не то, чего ты от меня ждёшь…